Тайны Лубянки
Шрифт:
Но чекисты пока еще не знают об этом. В недрах ГПУ готовится новый план. Теперь сексота Попова решают заслать в Константинополь, внедрить в боевую группу террориста Болговского, да и вообще в белоэмигрантское движение. Вместе с ним к берегам Босфора отправляется и ближайший друг Баткина, бывший казачий сотник Михаил Сеоев – тот, что приехал в Совдепию вместе с ним и вместе с ним же был этапирован в Москву.
Сеоева рекомендует Баткин. Он клянется, что Михаил – надежен как утес. Лучше его никто не введет Попова в высшее общество.
По разработанной легенде, Попов должен выдать
(Забегая вперед, скажу, что по такому же точно сценарию советская разведка проведет свои лучшие, ставшие уже легендами операции – «Трест», «Синдикат», – когда агенты ВЧК станут водить за нос белую эмиграцию, действуя от имени несуществующих подпольных антисоветских центров.)
От Баткина требуется лишь одно – обеспечить отправку агентов. Накануне отъезда, за несколько часов, их еще раз проинструктировал Артур Артузов. Оглядел на прощанье – так художники окидывают взглядом свои полотна, обнял:
– Ну, ни пуха ни пера.
– К черту, – сплюнул через левое плечо Баткин…
А тем временем по всей стране стрекотали цикадами телеграфные аппараты: принять меры к задержанию террориста Болговского. Не дай бог, враг успеет проникнуть на нашу территорию прежде, чем Попов и Сеоев доберутся до Константинополя. Чекисты засучив рукава принялись разыскивать однорукого бандита, на всякий случай хватая всех подвернувшихся под руку (извините уж за каламбур) инвалидов…
Сов. секретно
СОЧ ГПУ, лично тов. Евдокимову
«Сообщаю вам копию телеграммы зам. нач ТО ГПУ Кноблух от 29 апреля с. г.: под вашу личную ответственность примите меры к строжайшему и тщательному контролю всех поездов, узловых станций по обнаружению террориста Болговского, перешедшего нашу границу через Яссы с целью покушения на тов. Троцкого.
Описание наружности: ниже среднего роста, очень худой, скуластый, впалые глаза, шатен, весь бритый, голосистый, отличительная примета – отсутствие правой руки…»
Сов. секретно
Каменец-Подольским политотделом, в связи с предпринятыми мерами по розыску Болховского, повторяю, Болховского, арестован некий, имеющий документ Проскуровской советской больницы от апреля 1922 г. на имя гражданина Грицына, Подольской губернии, инвалида Дмитрия Афанасьевича Борисюка, повторяю, Борисюка, имеющий членский билет украинской партии социалистов-революционеров, бывший офицер, полковник.
Приметы: невысокого роста, полный, блондин, большие усы, борода бритая, правая рука совершенно отрезана. Показания крайне сбивчивы, подозрительны. Имеются основания подозревать, что это и есть Болховский. В кратчайший срок донесите, что можете вы предпринять для установки и опознания вышеприведенного лица. Если вами может быть выслан сексот или какие-то материалы для опознания, то беззамедлительно вышлите в Винницу. Политотдел лично Заковскому41, повторяю Заковскому. Одновременно донесите мне, если ничего предпринять не можете, срочно мне телеграфируйте.
Июня, 19 дня, 1922 года. ПТОГПУ на Правобережье, Евдокимов.
Сов. секретно
Нач. губполитодела, Одесса, тов. Дукельскому42
Харьков, зам. нач О/части ГПУ Украины, тов. Быстрых
«Решением ГПУ Подольским губотделом арестован некий Бол-говский, повторяю, Болговский. В связи с вашей разработкой срочно сообщите, безрукий ли это террорист Болговский.
Зам. нач. ОО ГПУ Артузов».
Сов. секретно
«Сообщаем: по сведениям ДТ ГПУ Юза Подольским губотде-лом ГПУ задержан Болговский-Балалаевский-Лерзин Дмитрий.
Врид начальника ТО ОГПУ».
Константинополь. Май-июнь 1922 г.
В тот год весна выдалась в Крыму ранняя. В апреле уже распускалась на деревьях листва, курлыкали птицы, а самые нетерпеливые, редкие смельчаки, отваживались уже заходить в пенное море.
Сидя в трюме машинного отделения, Попов почему-то отчетливо вдруг вспомнил этот весенний, цветочный запах.
Здесь ничего не напоминало о весне. В трюме пахло не цветами, а смазкой, отдавался в висках молоточками беспрерывный стук агрегатов. Мысль о том, что им придется провести в этом добровольном заточении бог знает сколько дней, приводила в ужас…
Они поднялись по снастям парохода «Жан» – того самого, на котором бежал из Турции генерал Слащов, – поздним майским вечером. С палубы их сразу же завели в машинное отделение, и оттуда они больше уже не выходили.
Только потом Попов и Сеоев узнают, что пока тряслись они от страха в полутемном трюме (конспирация, конспирация и еще раз конспирация!), весть о том, что на пароходе тайно плывут в Константинополь агенты ВЧК, распространилась с быстротой молнии.
Один из новоявленных приятелей Баткина – некто Боречка Штейнберг, франт и жук – так прямо и объявил дамам, которых сажал на пароход: «Вы, конечно же, знаете, что Петр Николаич и Миша спрятаны тут же, – и, наслаждаясь их оторопью, крикнул вдогонку: – Так не забудьте же сказать Мише и Петру Николаичу, чтобы привезли мне вытяжки из семенных желез доктора Кали-ниченко». Стоящий рядом начальник погранотдела Ульрих лишь улыбнулся в щеточку усов…
Их вояж не заладился вообще с самого начала. На первом же пропускном пункте контрольная комиссия нашла в одной из кают смертоносный груз – полтора мешка большевистской агитации. Разом набежали на судно полицейские, оцепили корабль. На берегу столпились соглядатаи. Колыхались на волнах полицейские лодки.
Ни одного пассажира на землю не выпускали. Объявили, что «Жан» задерживается до особого распоряжения. Попов и Сеоев узнали об этом от капитана, воровато вбежавшего в их темницу.
– Что же нам делать? – растерянно протянул Попов. – Сейчас, небось, начнутся обыски.
– Сволочь Баткин, – Сеоев разразился гневной тирадой на осетинском языке, смысл которой понятен был, впрочем, без перевода…
И все же им повезло. Капитан успел спрятать нелегалов, и полиция их не нашла. А вскоре, подкупив полицейскую стражу, старший брат Сеоева вывез их в Константинополь.