Шрифт:
ПРОЛОГ
Возможно, я так никогда бы и не взялся за перо, или, точнее, не сел бы за компьютер, чтобы поведать людям о приключениях, свидетелем и непосредственным участником которых мне волею судьбы пришлось стать более полувека назад, если бы не один рекламный ролик, который я увидел по телевизору.
Однажды вечером телевидение города Бишкек, где я в то время жил, рассказывало об американской компании «Моррисон и Кнудсен», получившей лицензию на разработку золоторудного месторождения Джеруй в Таласской области Кыргызской республики. В ряду прочих проектов, осуществляемых компанией в разных странах, упоминалось также о том, что она производит разработку золотого месторождения в Монголии. При этом на экране в течение нескольких секунд промелькнули кадры, невольно привлекшие мое внимание — я увидел неширокую долину, окруженную лесистыми сопками. Очертания долины, по которой струилась небольшая речка, а рядом с ней змеилась дорога, показались мне знакомыми. К сожалению, видение было настолько коротким, что я не успел рассмотреть подробностей.
Рекламный ролик, как и полагается, прокручивали несколько раз, и в очередной выход в эфир я уже с нетерпением ожидал повторения этого сюжета.
Просмотрев его еще пару раз, я окончательно убедился в том, что ошибки быть не может — это, несомненно, вид на долину (падь) ручья Суцзуктэ, снятый приблизительно с той же точки, с которой я сделал ее фотоснимок в 1958 году. Подтверждением этой догадки послужила фотография из альбома, относящаяся к периоду моего пребывания в этой стране. Сердце мое учащенно забилось и в памяти невольно стали возникать давно забытые картины и события, развернувшиеся в этих живописных местах полвека назад. Признаюсь, и прежде у меня неоднократно возникало желание описать все, что произошло со мной в те далекие годы, но неуверенность в своих творческих способностях мешала осуществлению этой мысли. И только теперь, на склоне лет и под впечатлением оживших воспоминаний, я решился изложить на бумаге романтическую историю событий, невольным свидетелем и активным участником которых мне довелось стать по роду своей профессиональной деятельности. Однако прежде чем перейти к их изложению, следует рассказать о том, как я оказался в этих местах.
В 1953 году я окончил Казахский горно-металлургический институт по специальности «Разработка месторождений полезных ископаемых» и получил направление Министерства цветной металлургии СССР на Буурдинский свинцово-цинковый комбинат, расположенный менее чем в ста километрах к востоку от столицы Киргизии г. Фрунзе. На новом высокогорном карьере я начал свою трудовую деятельность в скромной должности горного мастера. Через год я уже работал начальником смены. Предприятие было новым, располагалось в живописной местности в предгорьях Киргизского Ала-Тоо на высоте свыше 2 тысяч метров и было оснащено новейшей по тем временам горнодобывающей техникой. Три года я проработал в этой должности и в средине 1956 года был назначен главным инженером рудника.
Карьера моя развивалась вполне успешно, заработки были большими, я обзавелся семьей и хорошей квартирой и имел все основания полагать, что начало моего жизненного и производственного пути складывается как нельзя лучше. Однако в молодые годы трудно довольствоваться достигнутым, хочется чего-то нового и еще неизведанного. Осуществлению этой подспудной мечты помогла телеграмма, пришедшая в адрес отдела кадров комбината из родного Министерства с предложением найти кандидатуру для поездки в Монгольскую Народную Республику по линии оказания технической помощи ее развивающейся горной промышленности. Как сказал поэт, «Им овладело беспокойство, охота к перемене мест — весьма мучительное свойство, немногих добровольный крест». Таким добровольцем из состава инженерно-технических работников комбината оказался я один. Вопреки увещеваниям старших товарищей, убеждавших меня в том, что отныне я числюсь в номенклатурном списке министерства с вытекающими отсюда возможностями карьерного роста, я продолжал стоять на своём.
В результате в марте 1957 года на мое имя пришла правительственная телеграмма с предписанием срочного выезда в Москву для дальнейшего следования в МНР. Еще в период оформления выездного дела было определено, что там я буду работать на вольфрамовом руднике Бурун-Цогто в качестве его технического руководителя. Однако по приезде в Москву я был обескуражен известием о том, что этот рудник в ближайшее время закрывается, а взамен мне предложили новое место назначения — Геологическое управление при Совете министров МНР, которое испытывает острую нужду в квалифицированных горных инженерах. Естественно, я был возмущен вопиющей некомпетентностью министерских чиновников, не владеющих ситуацией в подведомственных предприятиях за рубежом, но у меня не было иного выбора — как говорят, мосты сожжены, и отступать было некуда.
Я вынужден был согласиться. Однако мое настроение накануне отъезда ощутимо испортилось — вместо стабильной и обустроенной жизни на руднике меня наверняка ожидают разъезды по геологическим партиям или, того хуже, работа в какой-либо из отдаленных стационарных партий. Это не совсем то, к чему я успел привыкнуть за четыре года работы на руднике.
На семейном совете мы решили с женой не брать туда нашу двухлетнюю дочь, а оставить у ее родителей в Туле, тем более что они с восторгом согласились взять на воспитание свою первую внучку. Надо ли говорить о том, что расставание с ребенком на два года, а именно таким был срок нашего пребывания там по контракту, оказалось для нас тяжким испытанием. С нелегким сердцем мы сели в прямой вагон Москва — Улан-Батор и покатили в неизвестность.
К исходу седьмых суток мы впервые пересекли государственную границу и вскоре оказались в просторной котловине у подножия священной горы Богдо-Ула, на лесистых склонах которой, согласно преданию, прятался от врагов молодой Чингисхан. В 1957 году город «Красного богатыря» Улан-Батор произвел на нас не очень приятное впечатление. Широкие пыльные улицы, высокие серые заборы из врытых в землю лиственничных бревен, низкорослые кривоногие монголы и монголки, одинаково одетые в разноцветные халаты-«дэль» и фетровые европейские шляпы, китайцы и китаянки в синей униформе, мягких кепочках и матерчатых тапочках с толстой белой подошвой, ободранные тушки собак под заборами, семейная парочка, непринужденно отправлявшая естественные надобности у забора под прикрытием своих длиннополых одежд — все это несколько шокировало нас. После Фрунзе, заслуженно носившего титул города-сада, почти полное отсутствие в Улан-Баторе зеленых насаждений угнетало.
ГЛАВА I. ГРП № 255
Сразу же после прибытия в столицу я пошел в Управление, получил ордер на комнату в небольшом городке советских специалистов, аванс в 300 тугриков на первый случай и направление на работу в 255-ю стационарную партию, расположенную «всего» в 300 километрах к югу от города. Судя по карте, место, куда мне предстояло ехать, находилось в Восточно-Гобийском аймаке. Сбылись мои самые худшие ожидания — мне предстояло начинать свою жизнь и работу чуть ли не в сердце знаменитой пустыни Гоби, о «прелестях» которой я знал из школьного учебника географии и описаний путешествий Пржевальского, Обручева и Ефремова, прочитанных ранее.
Неопределенность информации об условиях жизни в этой партии вынудила меня пойти еще на одну жертву — я решил ехать туда один, оставив жену до времени в городе.
В средине апреля на двух грузовиках ЗИЛ-130, нагруженных под завязку различным разведочным оборудованием, материалами и продуктами, мы выехали к месту назначения. Мы — это два советских водителя Иван Панасюк и Иван Кожевин, молодой геолог из Свердловска Геннадий Сединкин и я. Вывернув с территории Управления на широченную и неприглядную улицу Сталина, окаймленную по сторонам высокими деревянными заборами, за которыми во множестве ютились монгольские юрты и китайские фанзы, мы взяли курс на юг, преодолели мост через бурливую, неширокую речку Тола с чистейшей прозрачной водой и сразу же очутились на беспредельной, слегка всхолмленной равнине, по которой в разных направлениях разбегались сотни слегка наезженных автомобильных колей и основательно протоптанных за века караванных верблюжьих троп.
За свои 26 лет я успел немало поездить по необъятным просторам Родины, но никогда прежде мне не доводилось видеть таких огромных безлюдных пространств, как во время этой памятной поездки. На всем трехсоткилометровом пути нам встретился только один давно заброшенный монастырь с небольшими деревянными домиками и кумирнями, построенными в китайском стиле с загнутыми кверху углами полуразрушенных крыш. Зато совершенно неожиданно для себя я обнаружил, что в этой пустыне буквально кипит дикая жизнь — чем дальше от города, тем чаще нашу дорогу перебегали стайки стремительных и пугливых степных косуль-дзеренов, рядом с машинами, смешно переливаясь жирной тушкой на коротких лапках, бежали к своим спасительным норам гобийские сурки-тарбаганы, настороженно поглядывали исподлобья степные родственники лисиц изящные корсаки, на небольших озерках, образовавшихся в низинах, в изобилии плавало множество перелетных птиц. В некотором отдалении мы обнаружили группу из шести или семи спокойно пасущихся крупных птиц — это были дрофы.