Тайны Шлиссельбургской крепости
Шрифт:
Бироновщина — ее оценка…
Снова, как и во всех петровских реформах, сработала жестокая и неумолимая логика — невозможно сделать ничего хорошего для России, если ненавидишь ее народ и ее обычаи.
Сделанное нами уподобление эпохи Анны Иоанновны экзамену петровских реформ, а бироновщины — оценке на этом экзамене, как любое сравнение, должно содержать долю условности.
Но чем пристальнее вглядываешься в зловещую фигуру Эрнста Иоганна Бирона, тем очевиднее становится, что его появление в послепетровской России — не случайность, а закономерность. И речь тут идет не только о тенденциях политики и установленной иерархии приоритетов, а о конкретном переплетении судеб…
Любопытно, что на службу к герцогине Анне Иоанновне Бирона пристроил курляндский канцлер Кейзерлинг, родственник прусского посланника барона Кейзерлинга, ставшего супругом первой любовницы Петра I Анны Монс.
Случайность?
Возможно…
Но вот еще один эпизод из биографии всесильного временщика…
За пьяную драку в Кенигсберге [23] , в результате которой один человек был убит, тридцатитрехлетний Бирон попал в тюрьму и, возможно, там бы и сгинул, но его вытащили оттуда…
23
Одно время Бирок был студентом Кенигсбергского университета, но учебу бросил.
И кто же?
Такое и нарочно не придумаешь, но это был Виллим Монс — брат любовницы Петра I Анны Монс, любовник Екатерины I.
Разумеется, это тоже, конечно, только совпадение, но трудно отделаться от мысли, что Бирон — это месть Монсов, так и не достигших верховной власти; никуда не уйти от осознания неоспоримого факта, что Бирона приготовила для России распутная жизнь Петра I и Екатерины I…
Некоторые историки пытаются навести глянец и на эпоху Анны Иоанновны, но получается худо, потому что более всего характерна для этого царствования даже и не жестокость, а необыкновенное обилие уродства.
Уродливыми были тогда отношения между людьми, характеры, сам быт…
Уродливым было абсолютно полное подчинение императрицы Бирону. Как отмечают современники, он управлял Анной Иоанновной всецело и безраздельно, как собственной лошадью…
«К несчастью ея и целой империи воля монархини окована была беспредельною над сердцем ея властью необузданного честолюбца, — пишет Миних-сын. — До такой степени Бирон господствовал над Анною Иоанновною, что все поступки свои располагала она по прихотям сего деспота, не могла надолго разлучиться с ним, и всегда не иначе, как в его сопутствии, выходила и выезжала… На лице ея можно было видеть, в каком расположении дум находился наперсник. Являлся ли герцог с пасмурным видом — мгновенно и чело Государыни покрывалось печалью; когда первый казался довольным, веселье блистало во взоре; неугодивший же любимцу тотчас примечал явное неудовольствие монархини».
Привязанность Анны Иоанновны к Бирону была так уродлива, что тяготила самого временщика. Он не стеснялся публично жаловаться, что не имеет от императрицы ни одного мгновения для отдыха. При этом, однако, Бирон тщательно наблюдал, чтобы никто без его ведома не допускался к императрице, и если случалось, что он должен был отлучиться, тогда при государыне неотступно находились его жена и дети. Все разговоры императрицы немедленно доводились до сведения Бирона.
Жутковатую карикатуру придворной жизни дополняли толпы уродцев и карликов…
В допросных пунктах, снятых с Бирона после ареста, сказало, что «он же, будто для забавы Ея Величества, а на самом деле по своей свирепой склонности, под образом шуток и балагурства, такие мерзкие и Богу противныя дела затеял, о которых до сего времени в свете мало слыхано: умалчивая о нечеловеческом поругании, произведенном не токмо над бедными от рождения, или каким случаем дальняго ума и разсуждения лишенными, но и над другими людьми, между которыми и честный народ находились, частых между оными заведенных до крови драках, и о других оным учиненных мучительствах и безотрадных: мужеска и женска полуобнажениях, иных скаредных между ними его вымыслом произведенных пакостях, уже и то чинить их заставливал и принуждал, что натуре противно и объявлять стыдно и непристойно».
И так везде…
Куда ни взгляни в этом царствии, все уродливо кривится, словно отраженное в кривом зеркале.
Повторим еще раз, что воцарение Анны Иоанновны — экзамен петровским реформам, а бироновщина — оценка на этом экзамене…
Еще можно сравнить это царствование с муками изнасилованной Петром I России. Среди переполняющего дворцовое чрево уродства формировался самый гадкий монстр — новая русская аристократия.
Входя во вкус жандармской работы, русское дворянство превратилось в некую наднациональную прослойку, предателей своего народа, обреченных теперь всегда ощущать свою ничтожность и ущербность. Поэтому так легко подчинялись дворяне любому тиранству, творимому над ними. «Оставя общую пользу», каждый из них готов был теперь «трусить и манить главным персонам для бездельных своих интересов или страха ради».
Этой стремительной денационализации дворянства и гвардии немало способствовала кадровая политика Бирона. И так-то в гвардии было немало нерусских офицеров, но при Анне Иоанновне преобладание их стало очевидным.
Вдобавок к Преображенскому и Семеновскому был сформирован Измайловский полк, полковником в который назначили обер-шталмейстера Левенвольда, а офицеров набрали из лифляндцев, эстляндцев и курляндцев…
Но разве не об этом и мечтал Петр I? Разве смутило бы его засилье немцев? И то, что Бирон слово «русский» употреблял только как ругательное? И жестокость, с которой Бирон уничтожал Россию, отдавая русских крестьян в полную собственность господам, зачастую плохо говорящим по-русски?
Во внутренней политике Бирона просматривается такая явная преемственность с реформами Петра I, что становится не по себе, когда вспоминаешь о приказе Петра, отданном овдовевшей Анне Иоанновне ехать в Митаву и окружить себя там немцами.
Такое ощущение, словно в каком-то гениально-злобном озарении Петр I предугадал Бирона, увидел в нем продолжателя своего главного дела, и сам и назначил его в правители.
Разумеется, всё это — субъективные ощущения.
Объективно другое…
Совершающееся в годы царствования Анны Иоанновны разделение населения Российской империи на закрепощенных русских рабов и на трусливую, вненациональную касту господ объективно вытекало из всего хода петровских реформ.
«Между тем как в столицах и городах все сословия трепетали, из опасения раздражить подозрительного тирана самым неумышленным словом, — пишет Н.Г. Устрялов, — в селах и деревнях народ стонал от его корыстолюбия, столь же ненасытного, сколько беспредельна была месть его… Возобновилось татарское время. Исполнители Бироновой воли забирали все: хлеб, скот, одежду; дома предавали огню, а крестьян выводили в поле и там, нередко в жестокую стужу, держали на правеже, т. е. секли беспощадно; целые деревни опустели; многие были сожжены; жители сосланы в Сибирь. Но так как беспрерывное отправление отдельных команд оказалось неудобным и безуспешным, то самим полкам поручено было заботиться о своем содержании, и каждому из них назначены были деревни, где солдаты брали все, что могли.