Тайны старой аптеки

Тайны старой аптеки.

Повесть о собачьих ушах, «гротескиане» и о черепе в странном парике.

Глава 1. Лемони и… Лемони.

В тумане раздался трескучий звонок, и к станции подполз бурый от ржавчины трамвай. Уродливая дребезжащая громадина остановилась, двери-гармошки с лязгом разошлись, и во мглу,

крепко сжимая ручку чемодана и шляпу-котелок, спустился молодой человек в коричневом пальто и клетчатых штанах.

Трамвай постоял пару мгновений, но желающих забраться к нему в брюхо не нашлось, и он, качнувшись, продолжил путь. Вскоре туман поглотил его. Улица Слив опустела.

Поежившись от холода и сырости, бывший пассажир натянул котелок на голову и огляделся по сторонам.

Старый парк на другой стороне улицы выглядел так, словно сошел со страниц какой-нибудь жуткой истории о привидениях, которые печатаются в журналах «Ужасы-за-пенни». Узловатые ветви древних вязов нависали над ржавой кованой оградой, а зацепившиеся за них клочья тумана напоминали поседевшие листья. Фонарные столбы кутались во мглу, как в пальто, — сами фонари еще не зажгли, хоть вечер уже вступил в свои права. Окна выходивших на парк домов темнели, а некоторые и вовсе были заклеены старыми газетами. Как молодой человек с чемоданом ни вглядывался, он не мог различить ни номеров домов, ни вывесок.

— Она должна быть где-то здесь… — пробормотал он. — Вот только где? У кого бы спросить?

Как назло, поблизости никого не было. Лишь тощая крыса шмыгнула через решетку в трубу стока — видимо, испугалась, что к ней пристанут с расспросами.

Улица Слив, казалось, впала в спячку. Да уж, это был совсем не тот Тремпл-Толл, что у вокзала. Здесь не грохотали по мостовой экипажи, не звучали шаги прохожих и не раздавались голоса. Лишь где-то неподалеку что-то время от времени натужно скрежетало.

— Проклятье! — добавилось неожиданно к скрежету, и молодой человек с чемоданом вздрогнул. — Дрянная консервная банка! Подлая рухлядь! Старье! Думаешь, я не разнесу тебя на куски?! А ну, отдай ее сюда!

У парковой решетки стояла старенькая газетная тумба. Именно она издавала скрежет, сотрясаясь, словно в приступе падучей болезни; даже издалека было видно, что из прорези в ее боку торчит уголок застрявшей газеты.

Возле тумбы висела густая туча темно-синего дыма. Туча клубилась и будто отрастала от тумана уродливым бесформенным комом.

Справедливо рассудив, что в туче кто-то есть, ведь не может быть, чтобы она сама изрыгала проклятия и ругательства, молодой человек с чемоданом направился к ней.

Перейдя мостовую и по пути лишь чудом не промочив ноги в полных воды выбоинах между камнями брусчатки, он приблизился к туче и разобрал в ней очертания здоровенного типа в синем мундире и высоком шлеме с кокардой.

Констебль курил папиретку, настолько зловонную, что к горлу подошедшего молодого человека подступила тошнота, и он почувствовал, что вот-вот рухнет в обморок.

С трудом воздержавшись от обморока, он кашлянул в кулак и поприветствовал констебля:

— Добрый вечер, сэр. Простите, вы мне не поможете? Я ищу аптеку «Горькая Пилюля Лемони».

Ни туча, ни констебль в ней не ответили, и молодой человек решил, что его не услышали:

— Сэр, не подскажете, где здесь…

Из тучи резко высунулась голова. Широкое багровое лицо с мясистым носом, злобными, глубоко посаженными глазами и потрескавшимися поджатыми губами приветливостью не отличалось. Даже бакенбарды топорщились гневно, если не сказать, угрожающе.

— Я и с первого раза услышал, — сказал констебль сиплым надтреснутым голосом. — Терренс Тромпер глухотой не страдает.

— Прошу прощения, сэр, я не хотел вас оскорбить. Я просто ищу аптеку…

— Это какая-то шутка?! — рявкнул констебль Тромпер. — Не смешно!

— Нет, сэр, что вы! Я и не думал шутить. Я только прибыл в Габен и ничего здесь не знаю.

Констебль скривился с таким видом, словно вдруг почувствовал, что к нему под одежду забралась гадкая склизкая жаба. Он оглядел молодого человека с ног до головы — отметил торчащий из кармана его пальто железнодорожный билет, висящую на ручке чемодана багажную бирку и помятое невыспавшееся лицо, на котором будто стоял штамп: «Беспокойный сон в шатком вагоне длиною в жизнь».

— Только приезжих нам тут не хватало, — проворчал он. — Терпеть не могу приезжих. Знаю я ваш народец: заявляетесь со своими чемоданами, местных газет не читаете, порядок нарушаете, шляпы в общественных местах не носите, демонстрируете дурной пример. Отвечай: задумал наводить смуту на моей улице?

— Нет, сэр, что вы! Я просто… просто искал аптеку.

— Что бы ты ни задумал, пёсик, я слежу за тобой. Пристально. Да будет тебе известно: я самый глазастый констебль на этой улице.

— Здесь есть и другие констебли?

— Мой братец, Тедди Тромпер. Но я глазастее. Понял, пёсик?

Молодой человек возмутился:

— Никакой я не пёсик!

— Конечно, пёсик! — Констебль ощерил кривые желтые зубы. — Ты только погляди на себя! Эти уши вислые, котелком придавленные, глаза мокрые, и пальто будто пошито из собачьей шкуры. Да и несет от тебя собачатиной.

Молодой человек втянул носом воздух и смутился.

— Просто у дамы, с которой я ехал в одном купе, была собака, вот я и…

— Ну да, ну да. Знаем мы таких: сперва брызгаются средством от блох, а потом все сваливают на почтенных дам.

Грубость констебля молодого человека покоробила. И хоть он знал, что в его внешности действительно присутствуют некоторые «собачьи» черты, за что над ним порой потешались, все же он не был намерен все это терпеть.

— Я не заслуживаю подобного обхождения, сэр!

Констебль Тромпер задвигал массивной челюстью, и папиретка в его зубах заходила вверх-вниз.

— Ша! Я не знаю, из какой дыры ты сюда приехал, но тут полиция решает, кто и какого обхождения заслуживает. И полиция в моем лице решила, что ты — пёсик.