Тайны ушедшего века. Границы. Споры. Обиды

Зенькович Николай Александрович

Нашли ли мы выход? Да, нашли. Был единственный выход – сделать так, чтобы Цанава из Белоруссии уехал. Иного выхода я, как первый секретарь ЦК, в то время не нашел.

Улучшилась ли обстановка в связи с выездом из Белоруссии Цанавы? Улучшилась. Но не настолько, чтобы во всех вопросах деятельности Бюро ЦК были обеспечены коллегиальность, коллективность, дружное решение вопросов. То, что он клеветал на работников, писал, то, что он дезорганизовал работу ЦК, это факт. Сейчас он в тюрьме сидит. Видимо, будет правильно, если мы сейчас лишим его депутатских полномочий. (Голоса: правильно, безусловно.)

А товарищи, которые особенно близки к нему были, должны понять и их партийный

долг сделать из этого вывод. Такая их тройственная дружба, видимо, выгодна была и самому Цанаве и им тоже. Поэтому я бы считал, и я убежден, что это так и будет, что и тов. Козлов, и тов. Абрасимов для себя сделают серьезные выводы. Они допустили очень большую близорукость. А вы представляете себе, когда три члена Бюро почти во всех вопросах блокируются?

Далее, я хотел бы остановиться на так называемом деле тов. Притыцкого. Об этом очень много говорили, но не все в курсе дела. Напомню, что я прибыл в Белоруссию 6 июля 1950 года. Дело Притыцкого возникло 18 июля 1950 года. Как оно возникло? 18 июля состоялся пленум Гродненского обкома. На этом пленуме присутствовал бывший секретарь ЦК тов. Ганенко. На пленуме обкома выступил ряд товарищей, выступал и тов. Притыцкий, и они покритиковали, причем в очень легкой форме, деятельность органов МГБ. Тогда возглавлял органы МГБ в Гродненской области Фролов. Это было 18 или 19 июля. Видимо, немедленно все было передано сюда, в Минск. Словом, в этот же день началась, без преувеличения, целая свалка между Цанавой, Зимяниным, Ганенко. А 27 июля, т. е. через 9 дней после этого пленума, поступила большая записка Цанавы, ставящая всю работу обкома и работу Притыцкого – секретаря Гродненского обкома, под сомнение, требующая рассмотрения этого вопроса на Бюро ЦК.

(Заметим первое несоответствие. По словам Притыцкого, конфликт между обкомом и областным управлением МГБ начался в 1949 году, на совещании руководителей делегаций во время выдвижения кандидатур в руководящие органы, когда Сергей Осипович дал отвод начальнику Гродненского областного управления МГБ Фролову. Патоличев указывает другую дату – июль 1950 года, когда на пленуме обкома Притыцкий и другие выступающие покритиковали работу органов МГБ. – Н. З.)

Бюро Центрального Комитета рассмотрело эту записку и решило послать комиссию. От поездки с комиссией Зимянин отказался, Чернышев отказался, Ганенко отказался. Знали, что тут дело неладное. Но комиссию надо было создавать, и мы создали такую комиссию в составе Козлова, Абрасимова, Цанавы и Макарова.

(Ганенко Иван Петрович – один из организаторов партийного подполья и партизанского движения в Белоруссии, в 1950-1952 гг. секретарь ЦК КПБ, в 1951-1960 гг. инспектор ЦК КПСС, первый секретарь Астраханского обкома КПСС; Чернышев Василий Ефимович – тоже крупный партизанский деятель, Герой Советского Союза, в 1950 г. секретарь ЦК КПБ, с 1951 г. первый секретарь Калининградского обкома, с 1959 г. первый секретарь Приморского крайкома КПСС, в 1969 г. заместитель председателя Комитета партийного контроля при ЦК КПСС. – Н. З.)

Конечно, в комиссию Цанаву допускать не надо было ни в коем случае. И вообще такое комплектование комиссии, как Козлов, Абрасимов, Цанава и Макаров, было большой ошибкой. Лучше бы их не посылать. Лучше бы мне самому поехать. Но я работал тогда в Белоруссии всего только 10 дней и, честно говорю, очень многого не знал. Комиссия представила докладную записку с выводами.

Я бы не сказал, что комиссия давала убийственные выводы, но вопрос об укреплении руководства ставился. Этот вопрос очень серьезно обсуждался на Бюро ЦК, и было решено не освобождать тов. Притыцкого от работы.

Если бы наша комиссия подошла к решению вопроса правильно, объективно, то безусловно с этим вопросом могло бы быть и закончено.

Но

я думаю, что очень многие товарищи помнят, как неоднократно на Бюро ЦК Цанава и другие заявляли, почему до сих пор Притыцкий работает, почему нам – трем членам Бюро не верят. Это выражение было сказано может быть раз 10, т. е. производился нажим на Бюро ЦК. Этот нажим не имел бы воздействия, но дело в том, что, как известно, во второй половине 1950 и в начале 1951 года мы проводили очень большую работу по коллективизации. Вам известно, что большую часть коллективизации мы провели именно в это время – во второй половине 1950 и в первой половине 1951 года.

В Гродненской области дело шло очень туго, было много ошибок, недостатков. Нельзя сказать, что у тов. Притыцкого к тому времени было достаточно опыта, но задача Бюро состояла в том, чтобы помочь тов. Притыцкому правильно организовать дело в этой сложной обстановке.

Но если вы вспомните, как все это дело шло (мне товарищи не дадут кривить душой в этом деле, потому что многие знают каждый факт) – стоило двум-трем женщинам сказать, что они решили убирать хлеба вручную, а не комбайнами, то ли какая-нибудь деревня решила убирать единолично, а не коллективно, потому что колхоз только что организовался,- как каждый такой факт преподносился как проявление антисоветских выступлений.

Но это еще не все. Примерно в ноябре месяце 1950 года, в это время тов. Притыцкий продолжал работать первым секретарем обкома, поступает большая записка Цанавы, ставящая под сомнение политическую честность и порядочность тов. Притыцкого. Я лично это дело понимаю так: раз Цанаве не удалось сшибить тов. Притыцкого таким путем, по деловым соображениям, он решил его политически скомпрометировать. Была написана большая записка на мое имя. Вы знаете, как пишут такие записки, в иной и пять лет не разберешься. Так было и с запиской о тов. Притыцком. А его политическая благонадежность была поставлена под сомнение. Передо мной, как перед первым секретарем ЦК, стал вопрос очень остро. За этой запиской последовали другие, уже и о родственниках тов. Притыцкого, и о родственниках его жены. Я поехал в Центральный Комитет КПСС и доложил о всех этих материалах товарищу Маленкову. Мне товарищ Маленков сказал: «Не верьте Цанаве, пусть он докажет». Я уехал из ЦК с таким настроением, чтобы тов. Притыцкий продолжал работать. Время шло, обстановка усложнялась. Я вторично поехал в Центральный Комитет и по совету товарища Маленкова внес предложение отозвать тов. Притыцкого в ЦК КПБ с тем, чтобы дальше не усложнять обстановку, но и не давать его компрометировать.

Несколько месяцев тому назад, это было далеко еще до того, как шла речь о моем освобождении, я был на приеме у товарища Маленкова и напомнил ему об этом факте, и была договоренность о том, чтобы полностью реабилитировать тов. Притыцкого. Я звонил тов. Притыцкому, когда он был в отпуске в Сочи, и высказал мнение Бюро ЦК, что у нас настроение вас полностью реабилитировать.

Таким образом, то, что этим вопросом так серьезно заинтересовался пленум Центрального Комитета, это вполне законно и естественно. Я думаю, что я даю полное объяснение по этому вопросу и думаю, что пленум поддержит Бюро ЦК в том, чтобы тов. Притыцкого полностью реабилитировать. (Голоса с мест: правильно.)»

Патоличев тогда не раскрыл содержания записки Цанавы, ограничившись абстрактной фразой о его политической неблагонадежности. Что же в ней было такого жгуче секретного, что сам Маленков посоветовал Патоличеву отозвать Притыцкого в распоряжение ЦК КПБ, то есть фактически снять с должности первого секретаря обкома? Только ли компрометирующие материалы на родственников партийного вождя областного масштаба? Содержание записки Цанавы Николай Семенович раскроет гораздо позднее, когда будет пенсионером.