Тайны уставшего города
Шрифт:
На следующий день в гостиницу в номер к англичанину пришли трое. Да, они принесли картину, но сумма их не устраивала. Началась торговля. Тогда Латипак попросил предъявить картину. Иван Вдовин достал ее из мешка. Латипак что-то сказал Людвигу Михайловичу по-английски.
— Господа, — перевел тот, — мой работодатель согласен с вашей ценой. Он готов заплатить и предлагает обмыть сделку.
Переводчик дернул шнур звонка. В дверях появился официант.
— Шампанского, — приказал Людвиг Михайлович
В руках англичанина тоже оказался пистолет, а из-за оконных портьер выскочили вооруженные агенты угрозыска.
— Руки вверх! — скомандовал официант, который оказался начальником 3-й бригады ЛУРа.
Урки даже не успели достать оружие, ошеломленные матом, которым их крыл не знавший русского языка «англичанин».
Были задержаны все, кроме спортивного молодого человека, выкравшего картину. Он был не питерский. Сделал дело, получил деньги и исчез. Ничего о нем не мог сказать и Шварц, сославшись на случайное знакомство.
И снова Камергерский. В том же доме, где находилась «кукушка» полковника Мартынова, на последнем этаже проживал молодой человек по фамилии Федоровский. Он был известным московским теннисистом, состоял в московском гимнастическом обществе. Деньги зарабатывал обучением нэпманов и ответработников умению владеть ракеткой.
Жизнь он вел рассеянную и светскую. Ночами кутил в «Ампире» или «Метрополе». Любил послушать Хенкина в кабаре «Нерыдай» и попытать счастья в казино на Садово-Триумфальной.
В ночь на Пасху 1927 года он подошел к Музею изящных искусств, подождал, пока ударят колокола пасхального благовеста, поднялся на галерею, выбил стекло, проник в музей и вырезал из рам пять картин. Каждая из них представляла огромную художественную ценность.
Надо сказать, что музей в те легендарные годы охраняли старики-сторожа, обычно спавшие у входа.
Итак, теннисист Федоровский взял работы: Дж. Пизано «Бичевание Христа», «Христос» Рембрандта, «Се человек» Тициана, «Святое семейство» Корреджо и «Иоанн Богослов» Дольчи.
МУР стал на уши. Отрабатывали все возможные версии. Трясли всех музейных и церковных воров, не только бывших на свободе, но и сидящих по тюрьмам.
Агентура работала на пределе. Почти ежедневно проходили облавы на малинах, блатхатах и в подпольных катранах.
Ничего.
Солидные воры мамой клялись, что дело слепил или залетный, или фраер.
А Федоровский продолжал жить рассеянной светской жизнью. Заводил романы, играл по маленькой, прекрасно одевался и гулял в кабаках.
Его ученики — новые советские чиновники — помогали своему милому тренеру решать массу бытовых проблем, дела его шли неплохо.
А он ждал, ежедневно ждал весточки от Шварца. Он не ведал, что заказчик
Через год Федоровский понял, что Шварц не появится. Продать картины он не мог по двум причинам. Во-первых, боялся; во-вторых, у него не было накатанных связей. Он не был блатным и знал только игроков, людей ненадежных и болтливых.
Шло время, и закончился НЭП. Начался период индустриализации. Загремела железом первая пятилетка.
Исчезло в небытие казино на Садово-Триумфальной, растворились во времени игорные дома и веселые кабаре. Начались суровые будни.
А Федоровский пристроился к бегам в надежде, что лошадь привезет ему долгожданное счастье.
Он угадывал и попадал. Опять угадывал и опять попадал.
В тридцатом году Федоровский проигрался в пух и прах и одолжил крупную сумму у Вити Ермакова по кличке «Блин», урки, державшего бега.
И эти деньги увезли куда-то лошадки с номерами на попонах.
Витя был человеком серьезным, за деньги вполне мог отправить поплавать в мешке по Москве-реке.
Федоровский сказал Блину, что денег нет, но есть ценные картины.
Витя сказал:
— Предъяви.
Он отвез Витю в Покровское-Стрешнево и выкопал из тайника картины.
Витя сказал, что подумает. Он, авторитетный московский уркаган, знал, чту прячет Федоровский. И он решил не связываться. Более того, нарушая блатной кодекс, сдать должника уголовке.
И Витя пошел в МУР к Тыльнеру.
Так закончилась эта странная история, в которой переплелись бронзовая птица из витрины на Кузнецком, агент охранки Блондинка, «Дом искусств» в Берлине, жулик Щварц, светский теннисист и уголовник.
Вот и прервался сон наяву. Но в памяти остались горящие глаза бронзовой птицы, стерегущей тайны моего усталого города.
Тени кафе «Домино»
Я не помню старую Тверскую. Когда я начал совершать опасные экспедиции со двора дома в центр, улица Горького, за исключением неких мелочей, была практически такой же.
И всем известный дом, в котором помещались модная парикмахерская, винный магазин и знаменитое «Кафе-мороженое», никаких исторических ассоциаций у меня не вызывал.
Сколько раз, фланируя по московскому Бродвею, я проходил мимо него, спокойно поглядывая на очередь у входа в храм пломбиров, не задумываясь, что было раньше на этом месте.
Узнал я об этом значительно позже, когда пришел работать в «Московский комсомолец». В 1958 году партийные власти изобрели новую газету — «Ленинское знамя» — для популяризации социалистических побед Подмосковья.