Тайны войны
Шрифт:
Дирксен закрыл папку и положил в сейф. Посол был осторожен. Он тщательно проверил замки сейфа, потом взял оригинал стенограммы, оставленный секретаршей, и подошел к камину. Полка камина, облицованного розовым мрамором, была уставлена изящными резными фигурками. Посол любил эти японские безделушки. Он считал себя знатоком древнего японского искусства. Коллекцией восточных статуэток фон Дирксен гордился не меньше, чем личным досье, в котором собирал наиболее важные документы.
Листки стенограммы, брошенные в камин, горели желтым пламенем. Дирксен переворошил щипцами остывающий, еще багровый пепел и взял с камина любимое изображение будды – Сиддхартхи. Эту статуэтку он совершенно случайно купил у бродячего
– Коварство! – вслух сказал Дирксен. – В нашем деле добродушия не бывает...
Он поставил на место резную статуэтку, погасил свет и вышел из кабинета. Его квартира находилась здесь же, в посольстве.
Глава вторая
I
Давно не переживала старая добрая Англия такого всеобщего возбуждения, как в это памятное знойное лето. Споры возникали повсюду – в парламенте и в омнибусах, за обеденным столом в жилищах докеров и в кабинетах министров. До выборов оставалось еще несколько месяцев, их предполагали провести в ноябре, но сейчас спорили так, будто вся страна превратилась в дискуссионный клуб или в футбольный стадион в перерывах между двумя таймами, когда, как известно, особенно разгораются страсти.
Полли Крошоу, хлопотливая и вечно озабоченная жена докера Джона, только в трех случаях признавала за мужчинами право волноваться и спорить – на бегах, во время выборов и на футболе. Тогда еще куда ни шло! Но так, как сейчас, изо дня в день, это совершенно невероятно! Даже в уик-энд, в то время, когда следовало бы спокойно наслаждаться природой, уезжать за город, ловить, наконец, рыбу или просто отдыхать, предаваясь воскресному безделью, – вместо этого мужчины только и знают, что спорят и возмущаются, причем больше возмущаются, чем спорят.
Полли стояла в крохотной кухоньке и гладила сорочку мужу, – может, удастся сходить в кино и немного погулять в парке. Она болтала с соседкой Парсонс, которая забежала к ней на минутку за кофейной мельницей, да так и застряла.
Вот, извольте радоваться, полюбуйтесь на ее Джона! Крошоу отставила утюг и посмотрела в окно, выходившее на улицу. С раннего утра сидит на крыльце и разглагольствует с Вильямом, будто он министр иностранных дел! Полли просто обиделась на него сегодня. Ну как же, приготовила на завтрак яичницу с ветчиной, поджарила хлеб как раз так, как он любит, – цвета незрелого каштана, – а Джон не доел, все бросил и с газетой побежал к Вильяму. Не каждый-то день она может баловать мужа таким блюдом. Они не родились с серебряной ложкой во рту, надо самим добывать себе пропитание. Дети растут, и крутиться приходится, как белке в колесе. Теперь Роберт собрался жениться, все нужно обдумать, а Джону и горя мало. Данциг ему важнее! Подумаешь, Данциг! Полли даже не знает толком, где находится этот Данциг... Нет, может быть, и правда, есть такие кометы... Когда они приближаются к земле, люди становятся возбужденными, нервными.
– А твой Роберт решил жениться на Кэт? – спросила Парсонс.
– Да, она хорошая девушка. Жаль только, что Роберт собирается уходить от нас. По-своему он тоже прав. Смотри, в какой тесноте мы живем. Но сейчас, кажется, и Роберту не до женитьбы, – женщина засмеялась. – Спорит, как и отец. Ну конечно, Гитлер на себя очень много берет. Пора бы ему дать по рукам. Джон в этом отношении прав. Сначала Австрия, потом Прага, теперь Данциг. Дай ему волю – он захочет и еще что-нибудь. Вконец избалуется...
Жене докера немецкий фюрер представлялся невоспитанным, балованным подростком, как старший сын у Кларков. Вчера миссис Кларк заходила сама, говорила, что парень совсем было отбился от рук, сладу никакого с ним не было, пока отец не приструнил как следует. Теперь немного взялся за ум. Кларки собираются отправить его к дяде в Коломбо. Для них это единственный выход. Как-никак семья в шесть человек и один работник. Все лишним ртом меньше. Но не у всех есть дяди в колониях. Роберту тоже следовало бы поехать в Индию. Ему даже место предлагали на чайных плантациях – у Липтона. Но там такой климат, что мальчику будет трудно, Полли даже отчасти довольна, что поездка расстроилась из-за женитьбы. Как-то они будут жить? И время такое тревожное. Что только этому Гитлеру нужно? Лезет и лезет...
Женщины и сами не заметили, как перевели разговор на события, которые так взволнованно обсуждали на крыльце двое мужчин.
– Я бы этому писаке запретил работать в газетах! – тем временем с возмущением говорил Джон Крошоу. – Дать ему в руки скребок – пусть чистит от ракушек корабельные днища в доке. Да не пароход, а самую что ни на есть старую баржу на Темзе! Видал? «Зачем умирать за Данциг?» – Докер прочитал заголовок статьи и сжал газету так, словно за рукав тащил автора статьи работать в доке.
У Джона были крупные, мускулистые руки с пожелтевшими от сигарет кончиками пальцев. Казалось, что они всегда были измазаны йодом.
– Тебе кладут под зад динамитную шашку, – продолжал он, – она уже дымится, а находятся джентльмены, которые спрашивают, стоит ли ее убирать или нет. То же самое с Данцигом. Нет, если Чемберлен хочет оставаться премьером, пусть скажет Гитлеру – баста! Иначе я голосовать за него не стану, будь уверен, Билль!
В их избирательном округе баллотировался другой кандидат, тоже консерватор, но Джону казалось, что голосовал он именно за Чемберлена, который не оправдал сейчас его доверия. Джон затянулся остатком сигареты и хотел бросить его в сторону. Окурок прилип к большому пальцу, оставался только огонек с горошину и размокшая бумага. Крошоу сердито, щелчком, отбросил окурок в кусты.
– А я что тебе говорил в прошлом году на этом самом крыльце? В Мюнхене Гитлеру дали палец – он отхватил всю руку.
Джон хорошо помнил тот разговор. Вильям, пожалуй, прав, но соглашаться с ним не хотелось.
– Тогда иное дело. Нужно было попробовать. Все говорили: раз в Судетах живут немцы, пусть сами решают, где им быть – с чехами или с немцами. Это нас не касалось.
Джон, как и Вильям, сидел без пиджака, в подтяжках, с засученными рукавами нижней рубашки. Оба они жили в одном доме, старом и длинном, как пакгауз. Здесь арендовали квартирки, знали друг друга с детства, вместе работали в доках, дружили всю жизнь, но характером были разные и неизменно о чем-нибудь спорили. Они спорили и пререкались, даже играя в карты, хотя всегда выступали в паре и не садились за стол один без другого.
Внешне они тоже были совершенно разные. Джон – плотный, широкий. Сквозь поредевшие волосы спереди у него просвечивала лысина, и от этого лоб казался очень большим, занимал чуть не половину лица. Вильям, наоборот, был худощавым, жилистым, с густейшими жесткими волосами и тонкими, насмешливыми губами.
Оба они не принадлежали ни к какой партии, но Джон предпочитал читать лейбористскую газету «Дейли геральд», а Вильям, кроме того, заглядывал иногда и в коммунистическую «Дейли уоркер».