Тайны
Шрифт:
— Я слушаю вас, — отозвался барон из подушки, — но вы рассказываете ужасно пространно, Шнюспельпольд, и не сообщили еще ничего такого, что бы могло меня утешить.
— Это еще впереди, — ответил Шнюспельпольд и продолжал далее: — Я объехал Турцию, Грецию, Аравию, Египет и другие страны, где желающим открываются бездны глубокой мудрости и, наконец, спустя триста тридцать три года вернулся в Патрас. Случилось, что в окрестностях Патраса я проходил мимо дома, в котором жил грек, происходивший из княжеского рода. Мне вслед крикнули: «Грегорос Зелескех, входя сюда! Ты пришел как раз вовремя». Я обернулся, увидел в дверях старуху, которую по фигуре и лицу, вы, дражайший барон, так же как и все другие образованные люди, приняли бы за древнюю сивиллу. Это была Апономерия, прорицательница, с которой я некогда был знаком в Патрасе и которая сильно обогатила мои познания. Теперь я узнал, что Апономерия принимает ребенка, так как собственно акушерство составляло ее официальное занятие в Патрасе.
Я вошел и застал княгиню в родовых муках; вскоре она разрешилась чудесной девочкой. «Грегорос Зелескех, — сказала Апономерия торжественно, посмотри на этого ребенка внимательно и скажи, что ты видишь». Я сделал это, я сосредоточил все мои чувства, все мои помыслы
— Да, — сказала она наконец с глубоким волнением, — да, мои сны оправдались… Теодорос Капитанаки… тебе принадлежит окровавленный меч; но венец, обвитый пальмами и лавром, ты получишь из рук этой девушки. Грегорос Зелескех! Апономерия! Моего мужа, — о вы, все святые! — быть может, уже нет на свете; в любом случае его похитит ранняя смерть. Вы должны заменить родителей этому ребенку… Грегорос Зелескех, я знаю твою мудрость и средства, которыми ты располагаешь. Ты должен найти его, того, кто носит кровавый меч; к нему ты приведешь княжескую дочь тогда, когда разгорится заря, когда засияют первые лучи солнца и оживленный ими порабощенный народ восстанет…
Когда я, спустя двенадцать лет, снова прибыл в Патрас, оба, князь и его жена, уже умерли. Дочь их я нашел у Апономерии, с тех пор она стала нашей дочерью. Мы отправились в Кипр и нашли там что искали, кого должны были отыскать для того, чтобы получить богатое сокровище, — имущество молодой княжны, спрятанное в разрушенном замке Бафора, прежде называвшемся Патосом. Здесь удалось мне составить гороскоп молодой княжны, и я заключил из него, что ее высшее счастье — трон — обуславливается свадьбой с одним греческим князем. Но в то же время я заметил знаки кровавого убийства, полных ужаса злодейств, ужасной смертельной битвы, в которой буду замешан и я сам, причем в момент высшего блеска княжны я стану беден, покинут, несчастен, утрачу все мои познания, всю мою кабалистическую силу. Но мне казалось, что с помощью кабалистики можно одержать верх над самими созведиями путем искусного раздвоения действующих элементов и введения третьего, который может рассечь узел. В этом должна была состоять моя задача, если только я хотел отклонить от себя угрожавшее мне несчастье, прочитанное мною в судьбе моей приемной дочери, и дожить спокойно и счастливо до конца моей жизни… Я всячески отыскивал этот третий элемент. Я приготовил терафим… Вы знаете, барон, что кабалисты этим именем называют изображение, которое, таинственно действуя на мир духов, заставляет их принимать видимые образы. Мой терафим был прекрасным юношей, вылепленным мною из глины и названным Теодором. Молодой княжне нравилась его изящная и осмысленная наружность, но два она коснулась его, куколка рассыпалась в прах, и тут я впервые узнал, что в княжне самой таились некоторые волшебные силы, ускользавшие от моей кабалистической зоркости. С терафимом ничего нельзя было поделать, и оставалось только отыскать человека, которого можно было путем магических операций сделать способным произвести то раздвоение элементов и подставить вместо угрожавшего мне бедою Теодороса Капитанаки… Мой друг, пророк Зифур, помог мне в этом деле. Он сказал мне, что за шесть лет до рождения княжны новая баронесса фон С. в Мекленбурге-Стрелице, бывшая дочерью греческой княгини с Кипра, родила сына…
— Что? — вскричал барон, поднимаясь с подушек и взглянув на канцелярского заседателя горящими глазами. — Что? Как? Шнюспельпольд, вы говорите о моей матери?.. Так значит это правда?
— Ну вот видите, — сказал Шнюспельпольд, коварно улыбаясь, — ну вот видите, дражайший барон; теперь начинается интересное, так как речь пойдет о вашей собственной особе.
Затем он продолжал:
— Итак, пророк Зифур открыл мне существование восемнадцатилетнего красивого и изящного мекленбургского барона, который, по крайней мере с материнской стороны происходил из греческого княжеского рода, при рождении которого были совершены все обычные у греков обряды и который при крещении был назван Теодором. Этот барон, по уверению пророка, отлично годился для того, чтобы служить живым терафимом, с помощью которого можно будет уничтожить предсказание гороскопа и предать вечному забвению князя Теодора Капитанаки с его окровавленным мечом. Пророк вырезал с этой целью маленького человека из пробки, раскрасил его, одел на манер, показавшийся мне очень смешным, и уверил, что этот человечек вылитый барон Теодор фон С., только в уменьшенном масштабе. Я должен признаться, что, когда я имел счастье в первый раз увидеть вас, дражайший барон, я тотчас вспомнил об этом пробковом человечке — до того вы были похожи на него. Тот же томный мечтательный взор, оживляющий ваши глаза…
— Значит вы тоже заметили в моем взоре мечтательность, обыкновенно возвещающую о присутствии скрытого гения? — перебил барон канцелярского заседателя, делая до противности томные глаза.
— Конечно, — ответил Шнюспельпольд, — конечно! Затем та же глупость во всей осанке и манерах…
— Вы с ума сошли! — вскричал барон в гневе.
— Позвольте, — продолжал Шнюспельпольд, — позвольте. Я упоминаю только о той глупой наружности, которой отличаются выдающиеся гении и эксцентрические мыслители от обыкновенных умных людей. Во мне, к моей великой радости, тоже есть частичка подобной натуры, и она проявлялась бы заметнее, если бы мне не мешала моя коса… Итак, мы оба, пророк и я, от души смеялись над маленькой куколкой, казавшейся нам необыкновенно потешной. Вскоре я мог убедиться в справедливости кабалистических и астрологических наблюдений, сделанных мудрым Зифуром. Когда княжна коснулась куколки, она не рассыпалась в прах, как первая, но радостно вскочила ей на колени. Куколка очень полюбилась княжне, и она звала ее прекрасным Теодором. Напротив того, Апономерия выражала глубокое отвращение к этой вещице, противилась всем моим поступкам в этом направлении и отговаривала от путешествия в Германию, которое я хотел предпринять с ней и княжною через четыре года с тайной мыслью отыскать вас, милейший
— Замолчите, — перебил барон канцелярского заседателя жалобным тоном, замолчите, дорогой друг, не говорите мне об этой несчастной ночи. Я был измучен путешествием в Патрас и потому…
— Я все знаю, — сказал канцелярский заседатель. — Итак, в настоящее время княжна считает вас за призрак, который она называет тиргартенским трусишкой. Но на все еще потеряно и ради этого-то я и посвятил вас в свою тайну. Вы должны теперь повиноваться мне и без всякого противодействия с вашей стороны дать мне свободу моим действиям… Я забыл еще сказать вам, что в путешествие сюда мы взяли с собой попугая, с которым вы в последний раз у меня говорили. Я знаю, что эта птица враждебно относится ко мне. Берегитесь ее, я чувствую, что это старая Апономерия!.. Но теперь наступил благоприятный момент. Варфоломеевская ночь имеет для вас, дражайший барон, совсем особое, таинственное значение. Сейчас мы приступим к делу, которое может привести нас к цели.
С этими словами Шнюспельпольд погасил все зажженные им свечи, вытащил маленькое блестящее металлическое зеркало и шепнул барону, чтобы он сосредоточил все свои любовные помыслы и чувства на греческой княжне и пристально смотрел в зеркало. Барон сделал, что ему было сказано, и — о небо! — из зеркала вышла гречанка в блеске неземной красоты. Она раскрыла свои обнаженные до плеч ослепительно белые, лилейные руки, как будто хотела обнять своего возлюбленного. Она приближалась ближе и ближе, барон чувствовал на своих щеках сладкий аромат ее дыхания!..
— О восторг!.. О блаженство! — вскричал барон вне себя. — Да, милое желанное дитя, да, я твой князь Теодорос, а вовсе не противный пробковый призрак… Приди в мои объятья, моя милая невеста!.. Я никогда больше не покину тебя!
С этими словами барон хотел обнять видение. Но в это мгновение все исчезло, сменившись густою тьмой, а Шнюспельпольд гневно закричал:
— Проклятый трусишка! Чтоб тебе лопнуть!.. Твоя поспешность опять все испортила!..»
В записке Ахациуса фон Ф. нет ничего, относящегося к этому листку.
Четвертый листок
Этот листок представляет собою не что иное, как письмо, написанное бароном Теодором фон С. канцелярскому заседателю Шнюспельпольду. На нем можно еще явственно различить следы того места, где была приложена печать. Письмо это следующего содержания:
«Глубокоуважамый господин канцелярский заседатель! Охотно сознаюсь перед вами в совершенном мною проступке и искренно в нем раскаиваюсь. Но подумайте, дорогой Шнюспельпольд, что юноша от природы такой пламенный и мечтательный, притом еще охваченный сладким безумием страстной любви, не может поступать осмотрительно, особенно при виде волшебного явления, зовущего его к себе. И разве я недостаточно наказан за то, что я сделал по неосторожности, по неведению? С того памятного падения с лошади я совершенно вышел из моды. Бог знает, каким образом происшествие это стало известно всему Б. Всюду, где я появляюсь, у меня спрашивают с насмешливым участием, не имело ли мое падение каких-либо вредных последствий, и притом едва удерживаются от того, чтобы не засмеяться мне прямо в лицо… Нет большего несчастья, как стать смешным; за смешным положением, когда люди устанут смеяться, наступает состояние полного забвения. Такова и моя участь. В блестящих кружках, куда я думал появляться в качестве блистательного героя дня, на меня никто не обращает внимания, никто не интересуется моей тайной, и даже самые ограниченные барышни воротят от меня нос в те самые минуты, когда я божественно прекрасен. Я знаю, что меня может спасти новый внушительно смелый вырез фрака, и я написал уже в Лондон и Париж, чтобы выбрать там платье, которое пойдет мне безумно, оригинально; но разве это может надолго упрочить мое счастье?.. Нет, я должен обладать ею, которая составляет мою жизнь и надежды. О Боже, кто может сравнить сердце, полное любви, с новомодным фраком и тому подобными вещами! Да, в природе есть нечто высшее, чем чайные вечера в светском обществе!.. Она богата, прекрасна, высокого чужестранного происхождения… Шнюспельпольд, заклинаю вас, пустите в ход все ваши знания, все ваше таинственное искусство, поправьте то, что я испортил; прибегните, — о, я должен собрать всю смелость моей души! — да, прибегните опять к чарам, которые я прервал. Я всецело отдаюсь вам во власть; я буду делать все, что вы мне прикажете!.. Вспомните, что от моей свадьбы с княжной зависит также и ваше благополучие. Шнюспельпольд, дорогой Шнюспельпольд, действуйте! Вашего ответа и утешения страстно ожидает
Искренно преданный вам