Тайные практики деревенской магии + колдовская тетрадь с обрядами

Романова Марьяна

Я накинула на плечи шерстяную кофту и осторожно выбралась из окна. Трава была мокрой, и мои ноги покрылись мурашками. Но я все равно пошла вперед.

В деревнях народ любопытный, мне не хотелось, чтобы кто-нибудь из окна увидел, как внучка москвичей в одной ночнушке по деревне ночью шастает. Поэтому шла я очень осторожно, как дворовый кот, который привык круглосуточно пребывать в состоянии воинской бдительности. И только добравшись до поля, сразу за которым начинался лес, я расслабилась. Здесь я совершенно точно была совсем одна.

Нет, я не была настолько безрассудна,

чтобы углубиться в лес, совсем одной, в неподходящей одежде, пусть в июньскую, но все-таки северную ночь. Я просто дошла до его кромки и остановилась, завороженная. В ту ночь я впервые почувствовала, что лес – это какое-то совершенно другое мистическое пространство, которое живет по своим энергетическим законам. Я чувствовала, что тьма вокруг – одушевленная, что она населена сотнями существ, которых люди не видят, не воспринимают, не хотят замечать. Я стояла на кромке леса, с распахнутым сердцем, и мне хотелось слиться с этой темнотой и раствориться в ней. Потом я испытаю похожее ощущение на одном из первых моих магических посвящений. Волшебное ощущение – как будто бы тебя больше не существует вовсе, как будто бы с тебя сорваны все маски, и ты – просто пустота. Пустота, на которую можно записать все что угодно – любую личность, программу, состояние, социальную маску.

Еще в той деревне был интересный случай – кстати, в то же лето, когда я впервые познакомилась с красотой и силой Тьмы.

В крайнем доме женщина жила – тогда она казалась мне очень пожилой, но сейчас я понимаю, что ей едва ли шестьдесят исполнилось. Она была высокая, прямая и неприветливая, и в деревне поговаривали, что она сумасшедшая. Опасной и буйной она не выглядела, но детям с ней почему-то общаться запрещали.

Но, как известно, запретный плод сладок, особенно если ты романтична и тебе всего десять лет. Однажды мы с друзьями решились на шалость – проникнуть во двор к той женщине и сквозь окошко подсмотреть, чем же она в доме своем занимается. Огорода у нее не было, и на улицу она выходила очень редко.

Мы тихонько подкрались к калитке, просунули руку между гниловатых прутьев, открыли бесхитростный замок и, сдавленно хихикая, подкрались к задней стенке дома. Но не успели мы выбрать самое удобное окно, как услышали сзади недовольное покашливание. Хозяйка дома заметила незваных гостей раньше, чем мы увидели ее, и подошла к нам со спины. Если мы и испугались, то только на мгновение, потому что женщина смотрела на нас с приветливой улыбкой. А потом даже пригласила войти к ней в дом. В мыслях промелькнул сказочный сюжет о Гензеле и Гретель, но любопытство было сильнее.

Женщина усадила нас за стол, налила чаю и достала из печи горячую картошку – кожура была черной от золы. В ее доме было уютно и чисто, пахло травами, под ногами меховыми шнурками вились ее назойливые сытые коты. Она рассказала, что у нее в избе домовой живет, Тимошка. Мы, конечно, не поверили – мы были советскими детьми, воспитывались в атмосфере научного атеизма. Но слушать ее было интересно.

А в какой-то момент она сказала: «Давайте я вас с Тимошкой познакомлю!» Мы переглянулись, было волнительно и жутко. И пусть мое сознание было изрядно замусорено коридорными представлениями об устройстве Вселенной, но тело словно почувствовало приближение чуда. По коже прохладной волной пробежали мурашки.

– Тимошка! – позвала она кого-то за своей спиной. – Тимошка, поздоровайся с нашими гостями.

И вдруг за стеной начали стучать. Деликатный стук – три или четыре удара. Мы точно знали, что странная женщина живет в одиночестве, в доме никого, кроме нее и нас, не было.

Мои друзья начали подбирать аргументы – как женщина могла показать нам этот фокус. Но я смотрела в ее глаза и осознавала, что нет тут никакого фокуса – просто на моих глазах только что произошло чудо.

Спустя неделю моей бабушке вдруг поступило приглашение. Бабушка моя, Людмила, была склонна к приключениям.

Надо сказать, бабушка происходила из интересной старой московской семьи. Ее родной дед был человеком искусства – знаменитым оперным певцом. Андрей Ильич Савицкий солировал в Большом театре – между прочим, как раз в те годы, когда там блистала и Конкордия Антарова, звезда столичной эзотерической тусовки тридцатых-сороковых годов. Скорее всего, мой прадед был с ней знаком. Забегая чуть вперед, могу сказать, что книга Конкордии Антаровой «Две жизни» попалась на моем пути, когда я делала свои первые осознанные шаги в искусстве магии, и произвела на меня сильнейшее впечатление. Вот такое переплетение пространственно-временных нитей судьбы.

Отец же Андрея Савицкого, бабушкин прадед, был генералом царской армии и женился на пленной турчанке, так что в моем роду – знатная мешанина кровей.

Бабушка в молодости была писаной красавицей, и некоторые считали ее двойником Софи Лорен. Черные как угли глаза, взгляд испепеляющий, точеное лицо, модные платья, на которые она со свойственной красавицам легкомысленностью даже в тяжелые годы спускала последние деньги. В бабушке была Сила, только вот реализовать ее она то ли побоялась, то ли не захотела.

В общем, приглашение мы приняли, и, вооружившись пачкой печенья, прибыли в назначенное время в гости к женщине.

И над чашками с дымящимся чаем нам были поведаны странные вещи, которые сперва показались нам шизофреническим бредом. Хозяйка дома, немного путаясь, сообщила, что мир находится на грани больших перемен и она не может их объяснить, просто чувствует.

– Меня родственники считают ненормальной, – сказала она. – По врачам таскали. Но я же знаю, что чувствую. И вы тоже это чувствуете. – Она перевела взгляд на меня: – Особенно ты.

Я заерзала на стуле, мне было почему-то стыдно признаться, что ничего особенного я не чувствую.

– Все дело в том, что мы здесь не случайно! – торжественно изрекла она. – И дом вы именно здесь купили не случайно. И со мною встретились не просто так. Вы еще вспомните о том, что я вам сказала. – Она снова перевела глаза на меня, взгляд ее был неприятно пристальным: – Особенно ты.

Ее слова я и правда вспоминала часто.

Бабушку мою чаепитие скорее разочаровало. А во мне бушевали подростковые гормоны, желание быть особенной, стремление наделять каждую будничную деталь каким-то сокровенным смыслом.