Тайные силы: Интернациональный шпионаж и борьба с ним во время мировой войны и в настоящее время

Николаи Вальтер

Уже в 1917 году у германского верховного командования, во время его пребывания в Крейцнахе, имелся большой материал об этой стороне деятельности неприятельской разведки. Собрание этого пропагандистского материала заключало в себе чрезвычайно ловко составленные брошюры, тетради с поэзией и прозой, отдельные листовки и картины. Оно покрывало, и при том в несколько слоев, весь стоявший в моей лекционной комнате стол на 12 человек, хотя каждое отдельное произведение было представлено в этой коллекции лишь одним экземпляром. Генерал Людендорф приказал показать этот материал группе членов парламента, посетившей вскоре после этого Верховную ставку. Поскольку они принадлежали к тому направлению, которое верило в возможность разрешения войны не только путем оружия, коллекция эта возбудила в них недоверчивые сомнения. Невозможно было убедить их в ненависти к нам неприятеля и в его стремлении к нашему уничтожению. На фронте офицеры разведывательной службы должны были заботиться о том, чтобы войска сдавали неприятельский пропагандистский материал. Они были уполномочены выплачивать за

это особое вознаграждение. Однако нужды в подобном побуждении не оказывалось. Войска сами отклоняли неприятельскую пропаганду. Неприятельская разведка начала пользоваться успехом в этой области лишь с тех пор как ее пропаганда завоевала влияние на родине, и ее идеи стали проникать к солдатам в письмах с родины и во время отпусков

Чем дольше отдельным германским дивизиям приходилось находиться в бою, тем дольше подвергались они влиянию сбрасываемых летательными аппаратами летучек, тем больше способствовали этому влиянию увеличивающиеся невзгоды. Но и во время отдыха дивизии не избегали этого влияния, так как имели больше досуга для углубления в сбрасываемые печатные произведения. В июле 1918 года одна и армий сдала 300.000 неприятельских летучек. Количество сданных должно было быть также немалым. [161]

Вначале сбрасывали главным образом летучки, карикатуры и листовки, в которых призывали к перебеганию и создавали настроение понижавшее боевой энтузиазм и уверенность в победе; с 17-го же года стали сбрасывать также политические книги и брошюры, которые должны были доказать виновность Германии в войне и способствовать революции. Среди них находились произведения кн. Лихновского, Мюлона, Греллинга, Бальдера и др. Одной из самых печальных страниц этой неприятельской пропаганды является то обстоятельство, что в ней принимали участие или, по крайней мере, орудием ее служили немцы, ибо влияние пропаганды, опиравшейся на немецкие источники, на немецких представителей было гораздо сильнее.

На французское и на бельгийское население сбрасываемые летучки действовали сильно с самого начала. Листки припрятывались со страстной жадностью и хранились как сокровище. Но бывало и так, что благоразумные лица из французских гражданских властей заботились о выдаче возбуждающих прокламаций, стремясь избежать необдуманных выступлений, которые должны были бы навлечь на население тяжелую беду. Как бы то ни было, воздушная пропаганда создавала в населении достойную восхищения уверенность в победе, оказывавшую подавляющее впечатление на часть германских военнослужащих, в особенности, когда они сравнивали ее с подавленным под влиянием неприятельской пропаганды и других воздействий настроением у себя на родине. Основное настроение французского населения, на которое действовала эта возбуждающая пропаганда, стало для меня особенно ясным после следующего примера: по пути из одного штаба армии в другой мне пришлось как-то проезжать обширную лесную область. Перпендикулярно к фронту от нее шла лишь одна дорога. Самая область оставалась совершенно незатронутой военными событиями. По пути был расположен в полном одиночестве замок, в котором шофер моего автомобиля хотел набрать воды для радиатора. Перед замком находился большой двор, у входа в который стояли два дома привратников. За окном [162] одного из них я увидел сидящую седую женщину. Я вошел в дом, желая спросить разрешения осмотреть замок, пока шофер будет приводить в порядок автомобиль. В тихой уютной комнате я нашел кроме этой старой женщины, молодую француженку необычайно высокого роста и красоты. В то время, как она разыскивала ключ, я спросил, является ли старая женщина ее матерью. Она ответила, что это ее бабушка и подтвердила, что та помнит еще войну 1870–71 г. На следующий вопрос, что говорит ее бабушка о теперешней войне, я получил ответ, что немцы стали гораздо более жестокими, чем были тогда. Заявление это удивило меня. Было совершенно невозможно, чтобы эти женщины получили какие бы то ни было непосредственные впечатления от войны, так как они не имели возможности получать с театра военных действий никаких сообщений, вследствие прекращения людских и почтовых сношений. Я пытался убедить молодую француженку в том, что более жестокими стали не немцы, а самая война, и что грабежи являются неизбежными спутниками войны, несмотря на все строгости властей. Я мог ей рассказать, что уже в самом начале войны я вступил вместе с первыми германскими частями во французский город Бузьер, и что мы нашли город уже совершенно разграбленным французскими солдатами. Молодая француженка, молчаливо слушавшая мое выступление в защиту германского образа ведения войны, резко выпрямилась при этом рассказе и бросила мне в ответ: «Non, monsieur, ce n'est pas vrai. Si vous voulez ma vie, mais ce n'est pas vrai. Jamais!» (Нет, сударь, это не правда. Вы можете лишить меня жизни, но это не правда. Никогда.) Я не мог внутренне отказать ей в уважении за столь глубоко укоренившуюся верность своему народу.

Противник подготовился к войне и в отношении пропаганды. Французское население перенесло много страданий, когда панически покидало свои жилища во время наступления германских войск, изображавшихся в виде каких-то варваров. Когда эти войска обогнали беженцев, то последние стали раскаиваться в том, что послушались возбуждающей пропаганды и стали ругать власти своей страны, побудившие их к бегству» вместо того, чтобы призывать к спокойствию и пребыванию на [163] месте. Тайная полевая полиция немедленно же в интересах контрразведки занялась этими обстоятельствами. Оказалось, что уже до войны власти, и в первую голову бургомистры, возбуждали население против немцев. По возникновении войны они же были первыми, оставившими свои посты, и увлекли за собой в безумном бегстве и остальное население. Присоединилось к общему бегству и большинство французских судей. Местная полиция частично осталась на месте и продолжала свои обязанности. Тюрьмы, бывшие в начале также во многих случаях оставленными, постепенно вновь наполнились преступниками. Но оставалось лишь немного французских судов, которые могли бы судить их. Многие арестованные за подлежащие французской юрисдикции проступки и преступления принуждены были поэтому оставаться во французских тюрьмах в течение всей войны. В условиях войны и вследствие равнодушного отношения с французской стороны, положение арестованных во многих из этих тюрем было плачевно. Со стороны немцев прилагались старания, по мере сил, облегчить это положение. Императорский указ, по которому немецкие судьи должны были судить по французскому праву там, где не было французских судов, не применялся.

Пропаганда, вызвавшая такое положение и изображавшая немцев еще до войны варварами, была тяжко виновата перед своим же народом. Вплоть до Реймса и Шалона можно было найти целые деревни, покинутые своими коренными обитателями и густо населенные семьями из пограничных местностей. Так как область Реймса и Шалона стала впоследствии местом боев, то, можно легко представить себе судьбу этих семей, которая становится еще более трогательной, если сравнить ее с тем, что было бы им суждено, если бы они остались на своих родных местах, лежавших далеко позади боевого фронта.

Подобное же несчастие навлекла довоенная пропаганда на бельгийский народ. Она вызывала ненависть и планомерно толкала население на службу войне.

Этой бесцеремонностью по отношению к собственному населению отличалась пропаганда и в дальнейшем. Население [164] возбуждали всяческими средствами. Делали это не только через посредство сбрасываемых летучек, но и через посланцев и прокламациями из Голландии, через печатание и распространение в оккупированных областях так называемых ложных газет. Создававшееся таким путем настроение являлось в то же время лучшей питательной средой для шпионажа. Были обнаружены многочисленные тайные типографии, скрытые самым тщательным образом. Типографии эти занимались попутно изготовлением фальшивых командировочных и отпускных свидетельств для германских солдат; с помощью этих свидетельств пытались склонять солдат к дезертирству и им его облегчить.

Ложные газеты поддерживали честь своего названия. Во время величайших побед германского оружия в них сообщалось о тяжелых поражениях немцев. О русских, давно уже отброшенных за границу, все еще сообщалось, что они движутся на Берлин. С населения пропаганда эта переносилась на пленных, которые распространяли ее, в свою очередь, по лагерям для военнопленных в Германии. Действие ее было необычайно упорным. Так, например, работавших близ Меца русских военнопленных, слышавших канонаду с французского фронта, невозможно было убедить в том, что они находятся уже почти на французской земле. Они оставались уверенными в том, что находятся вблизи Берлина и что гром орудий свидетельствует о наступлении французов. Многие немцы пытались разъяснить населению истинное положение дел на фронтах. Внешне им отвечали на это почтительным изумлением и доверием. В действительности, однако, удалось установить, что этой своей разъяснительной деятельностью относительно военного положения многие немцы бессознательно содействовали шпионажу.

Для отпора пропаганде среди населения оккупированных областей была создана «Газета Арденн». В ней сотрудничали благоразумные французы и ее читали в оккупированных областях широкие круги населения. Французские сотрудники ее были после войны приговорены к тяжелым наказаниям и даже [165] смертной казни за оказание услуг неприятелю.

Если бы существовала германская пропаганда, подобная неприятельской, то она должна была бы отказаться от мысли получить какую бы то ни было поддержку в рядах противника. Неприятельские народы, включая и интернациональную социал-демократию, сохраняли национальный фронт.

Так, например, среди обезвреженных в Бельгии органов неприятельской разведки находилось значительное число руководителей социалистического движения. Бельгийский социал-демократический депутат от крупного рабочего центра Шарлеруа, работавший во время войны в Флиссингене, писал руководителю бельгийской разведки: «Я считаю необходимым выразить всем моим сотрудникам благодарность Генерального штаба. Я весьма доволен их работой и благодарю вас за ценное содействие, которое вы оказываете, таким образом, освобождению отечества».

В 1915 году было сообщено, что один из вождей социалистического движения во Франции был захвачен в плен в качестве капрала. На запрос с нашей стороны он заявил о своей готовности отправиться во Францию и действовать там в пользу окончания войны. Для проверки его заявления была затребована в Берлине присылка сведущего лица, знакомого с французской социал-демократией. Прибыл депутат Зюдекум и после подробной беседы установил, что сообщения француза о его политическом положении правдивы и что можно допустить, что он свои планы проведет в жизнь. Француз был проинструктирован, переодет в штатское платье, осведомлен о пути через Германию, о положении в ней, препровожден до Базеля и там отпущен. Не успел он прибыть во Францию, как все французские газеты вновь зашумели об этой немецкой попытке разрушить единство французского народа и его волю к борьбе. Сам этот французский социалист принимал, насмехаясь, участие в осуждении глупых немцев. Депутата Зюдекума ругали «социалистом кайзера», в Германии же он был принужден, за свою патриотическую деятельность скрыться под одежду защитного цвета. [166]