Тайные страсти

Смарт Алекса

— Опять вы, мистер Чапел?

Это был уже второй визит в тюрьму сыщика с Бау-стрит; предыдущий последовал сразу же после заключения его в Ньюгейт. Тогда окровавленный и взбешенный Гарет не удостоил Чапела ответом ни на один вопрос, не переставая твердить о своей невиновности.

Сегодня он снова напустил на себя надменный вид, который всегда помогал ему общаться со знатью и с простолюдинами, не обращая внимания на то, что выглядел не лучше остальных заключенных, так как его одежда изрядно пострадала во время ареста. Один рукав элегантной рубашки тонкого полотна был наполовину

оторван, а оба рукава пришлось закатать до локтей из-за отсутствия золотых запонок. Ботфорты пострадали до такой степени, что привести их в надлежащий вид не представлялось никакой возможности. Жилет и галстук стали добычей толпы, присутствовавшей при задержании.

— Неужели ваши обязанности на Бау-стрит так скучны, что вы предпочитаете наносить визиты гостям Его величества? — поинтересовался Гарет безо всякой иронии. — Или же вас привлекает очарование этого места?

— Вы неплохо выглядите, милорд Вольф, — ответил Кэлвин Чапел, игнорируя вопрос и удостаивая узника вежливым кивком головы. — Уж не могу и высказать, как я беспокоился. Эти негодяи могли вас здорово отделать.

— Ваше беспокойство весьма трогательно, особенно учитывая то обстоятельство, что именно вы отдали распоряжение о моем аресте.

— Это одна из самых неприятных сторон дела, — согласился сыщик, с сожалением разводя руками; при этом его взгляд по-прежнему оставался умным и проницательным. — Некоторые наши парни просто не могут удержаться, чтобы не помахать кулаками.

— Очевидно, вы здесь не только для того, чтобы поговорить о боксе, не так ли, мистер Чапел? Выкладывайте, что у вас ко мне, и выметайтесь отсюда.

Боль в разбитом теле мешала Гарету набраться терпения. Он поднялся со своего места с грацией хищника и теперь возвышался над посетителем. Сыщика, однако, ничуть не испугала эта угрожающая поза.

— Мне нужно уладить с вами одно деликатное дело, — спокойно проговорил он. — Прежде всего должен вам сказать, что вы официально обвиняетесь в убийстве его светлости.

Эти слова не были совершенно неожиданными для Гарета, но все же произвели убийственное впечатление, и у него на миг даже перехватило дыхание. Гарет медленно с горечью вздохнул, прогоняя видение захлестнувшей шею петли.

— В таком случае, ваше дело закончено, если только… вы не собираетесь пришить мне какое-нибудь еще нераскрытое преступление.

— Едва ли, милорд. Поверьте, я здесь для того, чтобы помочь вам выпутаться из неприятностей.

— Вы здесь, чтобы помочь мне? — недоверчиво переспросил Гарет, от которого не ускользнула странная ирония создавшейся ситуации.

Несмотря на то, что в костюме от дорогого портного Чапел выглядел как джентльмен, ист-эндский выговор выдавал его низкое происхождение. Если бы они не находились по противоположные стороны закона, Гарет несомненно мог бы найти явное сходство между собой и этим человеком. Однако сейчас он чувствовал к сыщику такую же враждебность, какую испытывали воины Веллингтона по отношению к солдатам Наполеона.

— Ваша задача — помочь мне оказаться на виселице, — отрезал Гарет, делая шаг к Чапелу. — А теперь убирайтесь отсюда, пока я не…

— Разумеется, вы не виновны в этом убийстве… на этот счет у меня нет никаких сомнений, — словно не слыша слов Гарета, продолжал сыщик. — Если бы вы действительно убили своего компаньона, то не стояли бы, как истукан, над его телом, а, как умный парень, бросились бы прятаться, действуя на манер грабителя или иного лихого человека. Кстати, джентльмен был мертв задолго до того, как вас обнаружили рядом с ним.

— Так вы действительно считаете, что это не моих рук дело?

— Вот именно. Вопрос заключается лишь в том, как доказать вашу непричастность. Думаю, вам нужен свидетель, который подтвердил бы, где вы находились той ночью.

— Вы хотите сказать, что мне нужно алиби? — спросил Гарет, переступив с ноги на ногу, в его душе сверкнула искра надежды.

Несмотря на то, что Сим и его приятели были неплохими парнями, но их таланты больше касались способности нагнать страху, чем найти преступника. Именно поэтому Гарет до сих пор не сообщил им имя одной лживой молодой женщины, которая могла бы подтвердить его показания о местопребывании в ту ночь. Вместе с тем Гарет почувствовал, что Кэлвин Чапел мог бы убедить Марселлу Ханникат свидетельствовать в его пользу.

Разумеется, было бы безумием довериться этому человеку, не выяснив сначала, что кроется за его неожиданным предложением о помощи.

— Признайтесь, мистер Чапел, что это значит для вас помимо значительного вознаграждения, которое, как вам должно быть известно, я могу заплатить?

Зеленые глаза Гарета сузились, а губы скривились в усмешке, когда он добавил:

— Почему-то мне кажется, что вы из тех, кто заинтересован в исполнении правосудия ради самого правосудия.

— В таком случае вы ошибаетесь, милорд, — ответил Чапел, впервые с начала разговора проявив какие-то признаки волнения. — Скажите, что вам известно о некоем Ричарде Нортрапе, графе Шербруке?

Шербрук…

Гарет нахмурился, удивленный неожиданной переменой темы разговора. Это имя ничего ему не говорило, не видел он также и причины, по которой Чапел задал такой вопрос, поэтому просто пожал плечами и отрицательно покачал головой.

Во взгляде Чапела мелькнула жалость.

— В таком случае вам предстоит узнать о себе правду, милорд. Все эти годы вы называли себя Гаретом Ричвайном. Однако это не настоящее ваше имя. Вы — Уильям Нортрап, законный наследник графа Шербрука. Что же касается той несчастной леди, которую вы считали своей матерью, то не она произвела вас на свет.

«Не она произвела меня на свет…» Эти слова молнией сверкнули в сознании Гарета, растревожив старые раны. Прошло уже столько лет, что воспоминания о матери стали весьма смутными: мрачная, с тусклыми глазами, состарившаяся раньше времени, мучимая каким-то демоном, которого она старалась умилостивить джином…

Гарет всегда любил мать несколько настороженно, потому что никогда не мог угадать, в какой момент демон освободится от пут алкоголя и с сокрушительной силой обрушится на них обоих. Впрочем, его скорбь после смерти матери была непритворной, как и чувство вины из-за облегчения, которое он испытал, пролив слезы печали.