Тайный канон Китая. Гуй Гу-цзы. Тридцать шесть стратагем. Сто глав военного канона
Шрифт:
На языке китайской традиции это означает, что мудрый властитель «берет за образец Небо». Из этого следует, что человеческая социальность уходит своими корнями в спонтанную, несотворенную, извечно заданную глубину жизни. В этой глубине люди не могут не быть вместе — вот еще один штрих к традиционному китайскому идеалу «великого единения» (да тун) или «сокровенного единения» человечества.
Но что же вытекает из этого странного — не догматического и все же неоспоримого — утверждения о том, что власть есть тайна? Отсутствие политической теории с неизбежностью ставит во главу угла китайской «феномено-нелогии» сами факты жизни, единичные события или, по-китайски, «превращения» вещей. Для китайского учителя
Превращение обуславливает эфемерный характер всего сущего и переживаемого, но оно составляет природу «внутреннего совершенства» (дэ) мудрого, ведь оно не просто «рассеивает» (еще одно значение термина хуа), но, по сути, восполняет бытие всех вещей и удостоверяет всеединство бытия, которое есть предел вселенской гармонии. Когда в даосской притче от пассов ножа мясника-виртуоза бык распадается, «как ком земли падает на землю», и бык, и повар переживают прилив великой радости, ведь разделываемое мясником животное, подобно сознанию, которое опустошилось, разделалось с собой, вернулось к родовой полноте существования.
«Путь есть источник духовной просветленности, а единое — это предел его превращений, — говорится в главе “Правление от основы”. — Настоящий человек един с Небом. Он обретает знание благодаря внутреннему совершенствованию: вот почему его зовут великим мудрецом». Когда мир предстает бесконечным богатством разнообразия (и, таким образом, является воистину живым миром), каждая точка пространства и каждое мгновение времени несут в себе, навевают собой полноту бытия, каждая вещь веет бездной Пустоты. Необозримая паутина событий — все более мельчающих, утончающихся перед внимательным, духовно-чувствительным взором — как раз и указывает (не обозначает и не выражает) на вечно-отсутствующую полноту жизни, каковая и есть подлинный исток и оправдание Власти. И надо понять, что неопределенность этого почти хаотически-пестрого мира является действительным условием абсолютного характера власти, сосредоточенной в личности правителя — не лучше ли сказать: за его спиной?
Что же в таком случае является главным условием или фактором власти для китайского мастера управления? Не что иное, как реальное время, чистая временность, обусловливающая форму проявления власти в данном сцеплении событий. Сама жизнь становится здесь именно «ареной», «театром» политики, но только театром не действительных явлений, а ускользающей игры теней, где не видно истинного героя. Отсюда и возможность внезапной смены стратегии, и известная фрагментарность речи китайского стратега, тяготеющей к ограничивающим самих себя, не требующим обоснования афоризмам и сентенциям. Ибо в мире отражений не может быть подлинной преемственности; последняя пребывает в сокровенных, истинно символических глубинах опыта. С этой точки зрения власть есть не что иное, как усвоение сокровенной матрицы деятельности. Для самого правителя сохраняет свою силу известная формула Фрэнсиса Бэкона: «Знание — сила». А вот для управляемых в самом деле истинна противоположная формула, выведенная Мишелем Фуко: «Сила — знание».
Игра теней в китайском «политическом театре», по сути, не предназначена быть зрелищем. Стратег, говорит Гуй Гу-цзы, «действует незримо, а пожинает плоды, которые видны всем». Но речь не идет о какой-то нарочитой скрытности. Все явленное в театре китайской политики призвано удостоверять внутреннюю чистоту просветленного духа, подобного чистому зеркалу, которое
Семь мини-трактатов, составляющих XIII главу книги, проливают свет на действительное происхождение власти. В них указано, что тот, кто вознамерился обрести власть над другими, должен прежде достичь состояния «полноты духа» в самом себе. Только тогда сможет он подчинить других своей воле, но не силой, а «внутренним совершенством» — оказывая на окружающих скрытное и притом благотворное воздействие, «как весеннее тепло способствует произрастанию посевов». Впрочем, «сосредоточенность» отнюдь не исключает, а даже предполагает неустанную бдительность духа, его непроницаемость для окружающих.
Гуй Гу-цзы, таким образом, на свой лад развивает традиционное для Китая представление о власти как действенном бездействии, или «не-деянии». Собственно, власть потому и есть тайна, что она обладает наибольшей действенностью там, где как будто бездействует. По той же причине власть, так сказать, двухполюсна: правитель в китайской традиции немыслим без мудрого советника, ведающего собственно «делами правления». Отсюда и исключительно большое значение, придаваемое Гуй Гу-цзы искусству подспудно внушать государю нужное мнение, ибо политику-стратегу принадлежит область молчания, которое, как известно, всегда золото. Тот же принцип воспроизводится и в самой структуре книги: ее композиция подчинена не внешнему порядку логического доказательства, а внутренней логике самого процесса, обусловленной естественным ходом событий (такой подход еще более заметен в главном военном каноне Китая — трактате «Сунь-цзы»).
Традиционное деление трактата на три части («свитка») обозначает основные этапы — или, если угодно, аспекты — этого процесса. В четырех главах первого «свитка» излагаются общие принципы стратегического поведения, восемь глав второго «свитка» посвящены способам применения этих принципов, а семь последних глав касаются конкретных приемов стратегического искусства. Во всех случаях стратегия предстает как живой процесс, вырастающий из актуального и притом познанного в его объективности течения событий.
Первая глава трактата посвящена приемам «открытия» и «закрытия» партнера по деловому общению. Их смысл таков: для того, чтобы со всей достоверностью уяснить для себя помыслы и характер других людей, мастер стратегии общения стремится либо «раскрыть» партнера, побуждая его высказать свои заветные чувства и помыслы, либо заставить его «закрыться», то есть, умышленно противодействуя заявленным желаниям партнера, выяснить, насколько искренны и правдивы эти заявления. «Раскрытие» и «закрытие» в равной мере относятся к поведению и речам самого стратега: с их помощью он завоевывает расположение окружающих, не позволяя им установить над ним контроль. Разумеется, идеальным является такое состояние, когда эти два подхода находятся в равновесии. Но не столько хитрость, сколько именно соответствие ситуации приносит успех.
Вторая глава продолжает эту тему, ставя акцент на приоритете молчания и сокрытости перед самовыражением: «речь другого человека — это деятельность. Мое молчание — это покой. Следуй чужим речам и вслушивайся в чужие слова. Коли речи кажутся неразумными, доискивайся до причины, и смысл сказанного непременно раскроется… Это подобно тому, как расставляют силки, желая поймать зверя: чем шире расставишь, тем обильнее будет добыча. Путь согласуется с этой истиной: стоит лишь правильно рассчитать ход событий, и добыча сама попадется в расставленные сети. Вот так же нужно ловить человека, постоянно охотясь на него силками».