Тайный канон Китая
Шрифт:
Когда при помощи какого-нибудь приема хотят покорить весь Поднебесный мир, и мир покоряется, то это не означает, что такой прием — наилучший.
Успех в применении знаний или правил не обязательно приходит к тому, кто больше всех заслуживает успеха.
Тот, кто искусен в делах войны и держит в покорности мир, захватывает не города, нападает не на укрепления, воюет не боевым строем, решает вопросы не раздумьями. Он как бы создает себе пространство, в котором нет противоборства — и не более того.
Усыпляющий шум многоводного потока заглушает тревожащий звон клинков.
Комментарий: Иероглиф жу, составляющий название данной главы (но
В тексте «Сокровищницы китайских военных канонов» данная глава помещена предпоследней.
Тридцать шесть стратагем. Китайские секреты успеха
Предисловие переводчика
В жизни Китая есть одна странная, малопонятная для иностранцев особенность: книги, в которых содержится самое драгоценное, самое нужное знание, вдруг бесследно исчезают, чтобы спустя продолжительное время, иногда через тысячелетия, всплыть в самом неожиданном месте, при самых тривиальных обстоятельствах. Китайцы легко, словно случайно, теряли свои каноны — и так же легко обретали их вновь. Как если бы заветы их мудрецов были только отзвуком разлитой повсюду и каждому внятной правды народного быта. Как если бы величайшие озарения духа высвечивали им глубины самого обычного и обыденного в человеческой жизни.
К числу таких памятников «тайных канонов духа» принадлежит и эта маленькая книжка, впервые издаваемая на русском языке. История ее появления больше похожа на сказку, что, впрочем, и не кажется удивительным, ибо подлинное откровение требует сказки.
В 1938 году — в первый год оборонительной войны Китая против японских захватчиков — некто Ю Дэсюань вручил гоминьдановскому чиновнику Чжэн Юаньгую собственноручно переписанный им текст «Тридцати шести стратагем» [225] . По словам Ю Дэсюаня, он обнаружил этот маленький трактат в каком-то малоизвестном журнале, издававшемся в его родной провинции Шэньси. Ю Дэсюань с молодости слышал старинную поговорку, гласящую, что «из тридцати шести военных приемов уступание — наилучший». И он, конечно, не мог пройти мимо публикации, в которой разъяснялись и остальные тридцать пять приемов. Вчитавшись в книгу, он обнаружил, что она написана «черным языком», напоминавшим зашифрованные записи тайных обществ, и решил не углубляться в ее изучение.
225
Словом «стратагема» (или «стратегема») в европейской литературе принято переводить китайский термин «цзи», обозначающий некий план, расчет, но также и уловку, военную хитрость. Этому термину близок по смыслу знак «фа» — «прием», «способ», «метод», «правило», «закон».
Однако два года спустя в одной из книжных лавок городка Биньчжоу в тех же краях он наткнулся на сборник старинных рецептов долголетия, в который, к его удивлению, был вплетен и знакомый ему текст, именовавшийся «Книга Тридцати шести стратагем». Рукописная копия, в которой недоставало последней страницы, даже сохранила имя переписчика — некоего Ван Бихоя. На сей раз соседство старинных даосских наставлений побудили господина Ю отнестись к таинственному трактату благосклоннее. Он подумал, что в разгар войны с жестоким врагом такая книжечка могла бы сослужить неплохую службу китайской армии. Чжэн Юаньгуй был того же мнения и вскоре выпустил ее первое печатное издание. Это случилось в 1941 году.
Так китайская культура пополнилась еще одним шедевром —
Оригинальный текст «Тридцати шести стратагем» включает в себя несколько смысловых слоев, каковыми являются:
• тридцать шесть изречений из четырех или, реже, трех иероглифов, представляющих собой названия стратагем;
• краткое разъяснение принципа данной стратагемы;
• цитата из древнейшего китайского канона «Книга Перемен», поясняющая смысл стратагемы в терминах «Книги перемен»;
• пространный комментарий к стратагеме, нередко содержащий указания на исторические прецеденты ее применения.
Подобная композиция воспроизводит традиционную структуру канона, которая, в отличие от профанического, общепонятного текста, управляется не логической последовательностью изложения, а именно разрывом в уровнях понимания, самим пределом значений или, говоря языком китайской традиции, той самой «пустотой» в опыте, которая содержит в себе неисчерпаемый потенциал действия и потому, как говорили древние китайские мудрецы, является «корнем десяти тысяч вещей». Профанная наука оперирует «предметами»; интуитивное знание природы вещей, заключенное в каноне, выражается в символических типах, типовых или, можно сказать, стильных (стилистически чеканных) формах, в разного рода устойчивых, чеканных формулировках, выражающих, подобно афоризму или пословице, одновременно некую общую истину и уникальное качество бытия.
Типовая форма, таким образом, соединяет в себе единственное и единое, обычное и исключительное; она и указывает предел вещи, и соединяет со всеобщностью. Канон есть свидетельство постоянства в изменениях или, другими словами, вечно-преемственности духа — неизбежно сокровенной. Текст же канона развертывается как неисчерпаемая глоссолалия, бесконечно ветвящаяся метафора, где каждое слово обнажает бездну неизреченного. В пространстве этой метафоры существуют, говоря словами Ницше, только «копии утерянного оригинала», в нем нет ничего, кроме иллюзий. Но если нет ничего, кроме иллюзии, иллюзия сама становится действительностью. Так неизбежность и вездесущность иллюзии, в конце концов, побуждает довериться неведомой правде. Сколько бы мы ни разъясняли значение отдельных стратагем, как бы вникали во все нюансы их смысла, мы снова и снова будем наталкиваться на стену безмолвия, внезапно постигая необходимость прекратить говорить о мире, т. е. отделять себя от мира, и вместо этого открыть себя миру, принять жизнь во всей ее полноте.
Теперь можно понять, почему китайцы особенно настаивали на разделении, непреодолимом разрыве между внешним и внутренним в человеческом опыте и на том, что тайна есть самый верный признак истины. Становится понятен и их необычайный интерес к военной стратегии — искусству обмана par excellence, но обмана, зиждущегося на знании глубочайших законов реальности или, точнее, на понимании двусмысленного статуса видимого мира, который одновременно является и не является реальностью. Ибо обман возможен лишь там, где до конца сохраняется ощущение подлинности происходящего. В известном смысле иллюзия и есть самое надежное свидетельство правды.