Те, которые
Шрифт:
– Ой, Михаил Леонидович, – теперь я был сама любезность, – что же вы не предупредили? Я бы работу не затеял.
– Ничего-ничего, вы заканчивайте, а мы вас подождем в гостиной, да, Михаил? – Дмитрий Алексеевич говорил неторопливо, но как-то непрерывно, совсем без пауз на знаках препинания.
Получилось «Ничего ничего вы заканчивайте а мы вас подождем в гостиной да Михаил» даже без особенного вопросительного знака в конце.
– Я быстро! – пообещал я и мило улыбнулся.
Я уже успел выяснить у окружающих, что улыбка у меня ослепшего получается
Гости вышли, а я несколько раз бесцельно протер композицию. Надо успокоиться. Разговор будет очень важный. Другого такого может и не случиться. Никаких эмоций внутри. Побольше естественности снаружи.
Кто он? Какой Петрович ему понравится? Твердый и решительный профессионал? Или сумасброд-художник? Скорее, первый вариант. Но не факт…
Комната поплыла перед глазами…
Стоп! Я же слепой, что за новости?!
Только тут я осознал, что верчу в руках свою новую штучку, поглаживаю ее, то сильнее, то слабее нажимая на ее разные части. Нервные окончания на кончиках пальцах находят шероховатости, как клавиши на диковинном инструменте. И рождают мелодию в моей голове. Неожиданную мелодию.
Комната плывет, но я ее вижу!
Здесь очень темно, свет проникает только через приоткрытую дверь. Я усмехнулся – экономный Миша включает лампочку на потолке, только когда сам тут находится. И верно: зачем слепому свет?
Верстак темный, даже в полутьме он выглядит темнее всего окружающего. На нем в строгом порядке разложены инструменты. Порядок – мера вынужденная, иначе я буду шарить в поисках нужного напильника по полчаса. Выглядит это довольно зловеще: разложенные строго по ранжиру пилы, пассатижи, напильники, надфили, молотки и молоточки.
На стенах ничего нет. Или я просто не вижу? Трудно понять.
Смотрю на себя. Темная роба, вся в опилках и стружках.
Начинает покалывать в висках. Кажется, слишком большая нагрузка для моего не совсем здорового мозга.
Я выпускаю тактильную картину из рук – и сразу погружаюсь в привычную темноту.
Назову эту штуковину «Пианино». Или «Очки»?
В голове все еще плывет. Провожу рукой по робе – она вся в опилках и стружках.
Когда я переоделся и поднялся в гостиную, в ней пахло дорогим коньяком. Я даже не смог определить марку. Миша встретил меня у дверей и бережно препроводил в кресло.
– Коньячку? – бесцветно спросил Дмитрий Алексеевич из соседнего кресла. – Или это мешает творчеству?
– Ну… на сегодня я, кажется, закончил, – я пожал плечами и протянул ладонь на голос.
Рука, которая вложила в ладонь бокал, коснулась меня краешком, но и этого было достаточно. Холеная рука. Чистая, не липкая. Здоровая кожа. Хорошо бы еще ногти потрогать, но и без них ясно, что эти руки никогда не держали в руках кайло.
Я приподнял бокал, приветствуя собравшихся, поднес его к носу и блаженно вдохнул.
Запах… Какой дурак сказал, что коньяки пахнут клопами? Коньяк пахнет летом. Не в смысле, что он издает аромат только
Запах… Я всегда был неравнодушен именно к ароматам. Жаль, что мне ни разу не удалось побывать в шкуре парфюмера. Ах, какие букеты я бы создавал! Но ладно, тактильные картины – тоже неплохой выбор. В каком-то смысле даже лучший, ведь до меня их никто не делал. По крайней мере, я о таком не слышал.
И вкус оказался хорош. Виноградный сок, густой и тягучий, без лишнего сахара, без видимых признаков спирта. Немного растворенная и чуть подогретая виноградина. И что-то еще, для чего есть только одно определение – «вкус хорошего коньяка». Если бы Миша еще догадался предварительно разогреть бокал…
Но, знаете, это все увертюра. Самое интересное начинается потом, когда напиток скатывается по пищеводу в желудок. Тут следует замереть и ждать. Резкое жжение говорит о подделке. Отсутствие реакции пищевода – тоже о подделке, но уже другого типа. Правильный коньяк должен разогревать внутренности медленно, но неуклонно.
Кажется, я до сих пор под воздействием «Пианино». На лирику тянет.
Я выдохнул с искренним блаженством.
– Да вы гурман, – в голосе гостя не было насмешки. – Сразу видно художника.
Миша еле слышно сопел на диване.
– Я ведь не настоящий художник, – признался я.
И вдруг вспомнил, что с момента переселения в нынешнюю оболочку я еще ни разу не потреблял алкоголь. А такой алкоголь, кажется, не потреблял никогда.
– Я знаю, – сказал Дмитрий Алексеевич. – Я внимательно изучил вашу биографию. Особенно с момента, когда она решительным образом изменилась.
Я напрягся.
– И работы ваши очень интересны.
– Вам что больше понравилось? – встрепенулся я.
Это хорошая тема, можно попытаться понять больше об этом странном человеке.
– Все, – ответил Дмитрий Алексеевич.
– Дмитрий Алексеевич, – чуть не с придыханием подсказал Миша, – скупил все, что у нас не было реализовано.
Оно, конечно, хорошо…
– И все-таки? – я грел бокал в руке.
– Под настроение, – ответил гость. – Когда хочется отдохнуть – «Эдем». Когда взбодриться – «Левиафан», посмеяться – «Варежки на рыбьем меху»… У вас очень своеобразный талант.
Все правильно. Все мои кинестетические игрушки так и действуют. «Эдем» массирует кожу головы, «Левиафан» покалывает все тело (неделю его отлаживал!), «Варежки» – портативная щекоталка пассивного типа. Но ему нравится все в равной степени. Хотя начал все-таки с отдыха… Допустим…
Я пригубил. Нет, коньяк пока не разогрелся до нужной кондиции. Для этого напитка очень много значит температура. Плохой бренди при нагревании становится отвратительным. Качественный продукт превращается в нектар.