Театр Черепаховой Кошки
Шрифт:
Приехала скорая, переносным дефибриллятором Шурику запустили сердце. Его положили на носилки, понесли из квартиры, и Смирновы отправились с ним. На лестнице снова что-то случилось Рита уже не видела, что.
И четверти часа не прошло с отъезда медиков, как квартира опустела. Гости разошлись, а Рита не сразу это осознала. Она сидела на табуретке в кухне и мечтала, чтобы Витя пришел и обнял ее.
Он пришел и спросил:
— Где Саша? Не могу ее найти.
— Она прячется в кладовке… — ответила Рита, и собственный голос показался
— В кладовке? — спросил Виктор. — Если ты знаешь, что она там, почему не забрала ее оттуда?
— Потому что, — Рита пожевала губу, подбирая правильные слова, — она сделала так, чтобы Шурику стало плохо. За то, что он отобрал у нее лошадь.
Витя стоял рядом с ней, и тишина повисла такая, какая бывает перед ударом грома.
— Идиотка! Кобыла тупая! — шепотом крикнул он. — Сашка напугалась. Она маленькая — такое увидела, а ты… Ты… Как такое в голову может прийти?!
Он выскочил из комнаты. Саша все так же сидела в кладовке, баюкая спасенную лошадь. Виктор осторожно открыл дверь и сказал:
— Э-эй, вылезай… Хочешь, пойдем чай пить с тортом? Хочешь?
Он протянул к дочери руки, а та в испуге отпрянула. Но зато исчезли ее неподвижность и застывший взгляд.
Виктор долго сидел на полу в прихожей и разговаривал с дочерью. Была уже поздняя ночь, когда Саша согласилась выйти. Виктор напоил ее чаем и уложил спать. Он хотел, чтобы дочь обняла его, но та держалась отстраненно и холодно, будто не ребенок, а оскорбленная девушка. Ему было больно от сознания собственной беспомощности и отчасти — вины. Виктор не знал, что теперь с этим делать.
Около часа ночи к ним приехал Смирнов. Он долго сидел на кухне, пил чай и рассказывал, что сердце Шурика останавливалось, едва его успевали запустить. Врачи почти уже потеряли надежду, как вдруг, спустя полтора часа, оно вдруг запустилось само и пошло как самое обычное здоровое сердце, Шурик проснулся и спросил у медиков: «Где я?»
— Как это может быть? — осторожно спросила Рита.
— Дык, елы-палы, сестра, — ответил Мишка, — я за эти годы чего только не насмотрелся. Тело человеческое — штука загадочная. Чудо. Хочешь — так это называй.
После этого случая Рита стала бояться Сашу еще сильнее, но от Вити старалась это скрывать. Он тоже не мог наладить с дочерью прежних отношений и винил в этом жену. Иногда ему казалось, что он начинает ее ненавидеть.
Толстяк ел жадно: торопливо заглатывая, почти не жуя. Как будто боялся, что еду отнимут. Или будто ел за чужой счет.
Виктор смотрел на прозрачный желтоватый жир в уголках его рта и думал: «Ничего подобного. Не буду я за тебя платить».
Временами толстяк прекращал жевать, поднимал от тарелки голову и, схватив салфетку, начинал отирать с губ масло и жир резкими отрывистыми движениями, словно стряхивал каких-то мелких насекомых.
Виктор не задавал ему никаких вопросов, пока с горячим не было покончено. Ему нестерпимо было думать, что есть толстяк не прекратит и, отвечая, будет капать слюной и брызгать кусочками жеваного мяса.
В ресторане, где они сидели, было людно и шумно. В углу на возвышении компания из полутора десятков человек бурно отмечала день рождения. Все остальные столики тоже были заняты, везде разговаривали. Подвывала в телевизоре крашенная черным певица. Официантки сновали в узких проходах и, перекрикивая шум, уточняли заказы.
Виктора вполне устраивало, что никто не обращает на них внимания: вот только бы не видеть, как ест толстяк, который в жизни выглядел еще более толстым и еще более молодым, чем по телевизору. Глаза у него были глупые и вороватые. Он вообще был неприятен, и Виктор подумал, что такой, как он, — непременный участник каждого скандального шоу: достаточно мерзкий, чтобы все зрители хотели, чтобы ему досталось как следует.
Да, это было шоу. Толстяк — для выхода отрицательных эмоций. Девушка — чтобы было кого искренне пожалеть. И кем же тогда был он? Оставался только герой, человек, за которого все болеют и от которого ждут, что трудное решение будет принято спокойно и с достоинством.
— Ну так, — толстяк еще раз стряхнул жир со рта, — хотите, чтобы я рассказал, что знаю? Меня зовут Игорь, кстати.
— Виктор.
— Я знаю. Вас все знают, — в голосе толстяка зазвучала неприятная, заискивающая почтительность.
— Вы что? — Виктор брезгливо поморщился и тут же устыдился того, что не смог сдержать чувств. — Вы что, завидуете мне?
— Конечно! Первое место, вам достанется самая лучшая смерть!
— Вы сумасшедший.
— Почему вы так думаете? — Толстяк оскорбился.
— Потому что чувствую себя Флоризелем, и это не самое приятное чувство.
— А кто это? — спросил толстяк и тут же поймал за локоть проходившую мимо официантку: — Будьте добры, мне чай и шоколадный торт. И еще бокал вина, будьте любезны. А вы? — он обратился к Виктору.
— Я наелся, — ответил тот. — И я вас слушаю.
— Значит, вы не звонили им?
— Кому — им?
— В СЛТ, на телевидение?
— Н-нет. Нет. А разве можно… А разве нужно было звонить? — Виктор подался вперед, забыв о своей неприязни.
— Ну не знаю, как насчет «нужно», но видите ли, в чем дело… Я всегда смотрел передачи очень внимательно. Каждую деталь — все. Ну и вот. И высмотрел. А ведущая — согласитесь — такая… ну просто нереальная. Душу вынимает, да?
Его речь была такой же неопрятной, как и внешность. Виктор сцепил под столом руки: пробиваться через словесный мусор стоило ему большого напряжения.
— Вы внимательно смотрели, — напомнил толстяку Виктор. — Он сказал это так резко, что сам себе показался похожим на злого следователя. Толстяк вздрогнул и осекся.