Театральная сказка
Шрифт:
Мальчик и девочка с интересом заглянули в неё, непроницаемую, как вода в колодце. На дне её произошло движение, и появилось вытянутое худое лицо, о котором можно было бы сказать, что оно похоже на донкихотовское, если бы не «шкиперская» бородка и не полосатый, похожий на сачок, колпак. Головной убор смотрелся так нелепо, что впору было бы рассмеяться, но смеяться отчего-то не хотелось. Больше того, с появлением нового персонажа дети почувствовали себя зябко и неуютно.
Альберт за кулисами снова беззвучно замахал руками и ткнул пальцем
– Ой, Ганц, кто это?
– Я ваш друг, дети, – произнёс Гном разводя в стороны руки, в одной из которых была довольно толстая сучковатая палка.
Он перекинул ноги наружу и спрыгнул вниз. Деревянные башмаки ударили в пол с уже знакомым стуком.
И действо пошло своим чередом пока…
– …Итак, загадка первая! – торжественно, со скрытой угрозой в голосе, произнёс Гном. – Вы готовы слушать, прекрасные дети?
Человечек в полосатом колпаке замер, выдерживая паузу.
Из глубины сцены донеслось движение воздуха. Ветви дуба и плакучих ив закачались на весу, зашелестели бутафорские травы, словно самая настоящая лесная осока.
Чириканье птиц, доносящееся из спрятанных в листве динамиков, стало ярче, объёмнее и шло уже со всех сторон.
– Итак… – Гном, кривляясь и слегка кланяясь, принялся отступать в густую тень, копившуюся в дальней части сцены. – Чем больше у неё отнимают, тем больше она становится…
Он говорил медленно и последние слова произнёс, став уже неразличимым в темноте.
Дети молчали, изображая задумчивость и в лёгком недоумении глядя друг на друга. Гном вёл себя странно, не по пьесе. На репетициях он никуда не уходил, наматывал круги около детей, словно акула возле своей жертвы.
– Это яма! – закричал Ганц.
Горящее лицо Гнома появилось из бутафорской травы.
– А-ха-ха! Правильно! Правильно, прекрасные дети! – пропитанным злобой и лестью голосом произнёс он. – Но наша игра только начинается. Слушайте следующую загадку!
Из ветвей дуба выпорхнула трясогузка и, чирикая, заметалась в свете софитов.
По сцене снова прошло движение воздуха, теперь уже более сильное. Запахло лесом и близкой большой водой.
Сердца мальчика и девочки бились, ноздри раздувались, веточки вен пульсировали на тонких шеях, словно всё происходящее здесь уже и не было спектаклем. Мышу вспомнился первый выход на сцену, ощущение праздника, предчувствие чуда.
– Эй! Эй! Эй! – закричал Гном, отступая вглубь декораций. – Слушайте-слушайте-слушайте!
Сцену заполнили трели птиц. Фонари заиграли переливами радуги.
– …то… еет… ороду… ть… раз… на дню… и… сё равно… дит… с боро…ой… – донеслось еле слышно, словно Гном убежал на порядочное расстояние.
– Кто бреет бороду десять раз на дню и всё равно ходит с бородой, – повторил Мыш для зрителей, поскольку нельзя было рассчитывать, что они разобрали хоть слово.
«Что он делает? Почему прячется? Зачем говорит так тихо?» – думал в отчаянии мальчик.
Вспомнил, что старые актёры любят издеваться над молодыми и ставить их на сцене в идиотское положение.
«Ну, нет. Мы на такие разводки не ведёмся. Не на тех напал».
– Это брадобрей! – закричал Мыш, разволновавшись, но стараясь не подавать вида.
– Как ты угадал? – выскочил из травы Гном. – Признайся, ты знал ответ заранее?
Голос его, как и положено, сочился злобой и подозрительностью.
– Говори последнюю загадку, – приказал Мыш.
– А! Последнюю? Пожалуйста! Ну, конечно, пожалуйста… – Гном ринулся в чащу, задев ствол дерева, так что с него посыпались искусственные листья.
Наступила тишина. Умолкли шорохи деревьев, стихли крики птиц, замер ветер.
Из далёкой дали донёсся крик:
– Ууу!.. Ии!.. Аа!..
– Зимой – звезда, весной – вода, – громко сказал Мыш.
– …ет,…илый ребёно… – донеслось из чащи. – Я…адал…овсем другую…агадку.
Снова послышался треск сучьев, как будто кто-то бежал сквозь чащу.
– Ууу!.. Ии!.. Аа!..
– Зимой – звезда, весной – вода… – растерянно повторил Мыш.
– …ет!..ет!..ет! – рявкнул Гном.
Ветка сжала руку Мыша.
Дети чувствовали устремлённые на них глаза зрителей, и колени их начали предательски подрагивать.
Из чащи долетел смех, и чаща отозвалась тысячью голосов.
– …ожет… вам… одойти… лиже?… – послышался крик из темноты.
– «Может, вам подойти ближе», – расшифровала Ветка. – Мыш, что это за ерунда? – произнесла она еле слышно.
– Стой на месте. В пьесе ничего подобного нет. Это какая-то актёрская разводка для молодых, – тихо ответил мальчик. – Громче, Гном! – крикнул он.
Хохот из чащи не смолкал…
– …иже!..иже! – повторил несколько раз Гном, но дети так и не двинулись с места.
Когда Гном наконец вышел из чащи, борода его, одежда, да и сам он весь целиком выглядел как-то донельзя фальшиво. Мыш испугался, что зрители сейчас начнут кричать «халтура» и кидать на сцену смятые в комки программки.
– Зимой – звезда, весной – вода, – со скукой в голосе произнёс Гном.
– Мы не знаем, что это, – нестройным хором, будто детсадовцы на утреннике, ответили дети.
Деревянным голосом, с нарочитыми, а то и не вполне уместными интонациями Гном начал произносить положенные реплики, Мыш и Ветка отвечали. Спектакль кое-как доковылял до конца. Наступил хеппи-энд, но счастливым никого из актёров он не сделал.
Зрители – взрослые и дети, почти не хлопали, кривили лица, переговаривались. Доносились фразы об «утере традиций», «бездарном поколении», «смерти театра» и много других, не менее уничижительных.
Когда зал опустел и двери были заперты, актёры пили чай в часовой. Понуро смотрели в чашки с нарисованными на них детскими игрушками, деревянными птицами и синими бабочками, ели овсяное печенье, роняя крошки и вяло смахивая их с одежды.