Театральное наследие. Том 1
Шрифт:
Работа в великолепном темпе продолжалась до самого спектакля, 2 октября. Последние три дня были посвящены «репетициям антрактов». У нас до сих пор часто забывают — в особенности молодые режиссеры, — что установка декораций и света по актам и картинам так же требует репетиций, как требуют репетиций актерские найденные «куски». Забывают об этом и валят неудачи на Ивана Ивановича![258]
Три дня в «Юлии Цезаре» вся труппа была отпущена отдыхать, а я, Симов, Бурджалов и Тихомиров не выходили из театра до поздней ночи: декорация ставилась, освещалась, осматривалась, возможно упрощалась и на другой день снова ставилась. И еще раз и еще, чтобы антракты не были длиннее установленных минут. А пока рабочими налаживалась декорация, мы ели арбузы и играли в шахматы. Шахматы были нашим неизменным
Вся фигура тогдашнего Виктора Андреевича стоит передо мною в эти минуты, когда я пишу, как переживание вчерашнее. Я не могу вспомнить никого другого, кто так удивительно умел бы сочетать радость работы с радостью отдыха. Оттого и вспоминаются арбуз и шахматы.
Симов — это целая полоса Художественного театра, широкая, яркая, почвенная, в истории Художественного театра неизгладимая.
Он разрешал самые сложные проблемы реальной театральной постановки, как бы они ни были по замыслу загадочны.
С особенным чувством художественного тепла вспоминаю «Иванова» с его необыкновенно лирическим первым актом, «Мудреца», несмотря на то, что это были только интерьеры, глубоко согретый настоящим Толстым «Живой труп», да и много других!..
{381} Что Симов ярко одаренный, талантливый русский художник — это бросалось в глаза сразу, с первой встречи: кто его знает, почему! Его вкусу, его громадной работоспособности, его выдумке, его меткому чувству масштаба верилось сразу. И все весело, все жизнерадостно.
И необыкновенно скромно! Я не помню, выходил ли он даже с нами на аплодисменты. Все лавры, принадлежавшие ему, мы забирали себе.
По инерции!
Глубокий, дружеский привет юбиляру.
Вл. Немирович-Данченко
11 февраля 1933.
{382} Письмо Вл. И. Немировича-Данченко к Н. П. Хмелеву[259]
[1927. Января 6].
Милый Николай Павлович! Поверьте, что я оценил чувства, с какими Вы написали мне. И поверьте, что меня вообще очень трогает отношение молодежи театра ко мне. Я радуюсь здесь многому и оттого, вероятно, радость и большая, что связь наша с вами многогранна и благодаря этой многогранности не может не быть искренна, — я в это верю. Я радуюсь тому, что оправдались давно-давно сказанные мною слова, что во 2-й студии больше, чем где-нибудь, индивидуальных дарований. Радуюсь тому, что во 2-й студии всегда было такое крепкое, непоколебимое отношение к метрополии. Радуюсь, что судьба направила в главное русло театра именно 2-ю студию и что ее вожаки шли по этому пути со смелостью, ясностью и безоговорочностью — качества, с которыми только и можно побеждать. И тут я всегда помню в первую голову — Судакова, Прудкина, Женю Калужского, Баталова, Вас, Станицына, Андровскую, Еланскую, Молчанову, Телешеву, Зуевых и Вашу вторую молодежь. Во всех этих студиях есть спаянность, но, я думаю, ни в одной не было такой — сказал бы — стихийной спаянности, как у вас. И потом радуюсь, что мне удалось быть с вами на самом рубеже студии и театра, так сказать, помочь вам перейти Рубикон. И совесть моя здесь особенно чиста, потому что отношение мое ко всем вам было высоко-бескорыстное. Все, что я делал и чего хотел, — дать расцвет вашим дарованиям, передать вам лучшую часть моей души и помочь строительству реформированного Художественного театра перед его новым 20-летием.
Я пользуюсь случаем через Вас поздравить всех названных мною и тех, кого я случайно забыл, но не выкинул из сердца и тех, кто примкнул к вам из других студий, — поздравить с удачей, закрепляющей за вами лучшую русскую сцену.
{383} Я не раз слышал, что наши великолепные «старики», глядя с грустью на молодежь, не верили ей, думали, что вместе с ними чуть ли не кончается все русское искусство. Я не соглашался с этим ни разу, ни на одну минуту.
Но Ваш путь только что начат. Я не сомневаюсь, что все вы это отлично сознаете. Остается желать — хороших ролей!..
Вы понимаете, с каким интересом я буду следить отовсюду, где бы я ни был и как долго ни продолжалось бы мое отсутствие, за ростом каждого из вас отдельно.
Крепко жму Вашу руку, и передайте мой привет вашим товарищам.
Ваш Вл. Немирович-Данченко
В частности, кланяйтесь П. А. Маркову. Вижу издали, что не мало тут и от него.
Надпись на портрете, подаренном Вл. И. Немировичем-Данченко Н. П. Хмелеву
Одному из наших талантливейших, с юности отмеченному театральной Фортуной — Хмелеву — с лучшими чувствами и с пожизненным поручением беречь глубину, яркость и общественную силу Художественного театра. На то призван!
Вл. Немирович-Данченко
1939.
{384} Из речи на митинге, посвященном постановлению Правительства о присуждении сталинских премий артистам МХАТ[260]
18 марта 1941 г.
Когда я сюда ехал, я старался рельефно представить себе образы наших сегодняшних лауреатов и приблизительно их характеризовать. И вот так у меня складывалось:
Наша великолепная Алла Константиновна [Тарасова] — одна из самых ярких хранительниц заветов Художественного театра. И в этих словах, в сущности, все то, что представляет собой эта личность, как актриса с прекрасными данными, с великолепной заразительностью темперамента, очень трудоспособная, с отличными психологическими находками, как человек — горячий, отзывчивый не только к товарищам, но и как общественный деятель. Считаю, что первая Сталинская премия, данная нашей великолепной Тарасовой, ею в высокой степени заслужена, и уверен, что и впереди у нее еще много такой работы, таких созданий, по которым, если она и не получит Сталинской премии, то только потому, что ей придется уступить другим товарищам. (Аплодисменты.)
Представил себе дорогой сюда образ Николая Павловича [Хмелева]. Я думал — не я ли один из самых первых, который угадал в нем одного из крупнейших театральных деятелей. Это было на исторической пьесе «Елизавета Петровна» — он играл Ушакова. Не я ли один из первых на «Пугачевщине» сказал: «Ого, обратите внимание на этого актера!» По его штрихам артистическим в нескольких небольших сценах, которые он играл, уже был виден будущий большой актер. Самая характерная его черта — я бы сказал — разнообразная характерность: {385} от Силантия [в «Горячем сердце» Островского] до тех трагических образов, которые он не играл, но на которые имеет право претендовать. На этом широком диапазоне он всегда и везде оставался в высокой степени доходчивым до большой публики. И рядом с этим — также несущий знамя Художественного театра.
Я бы Николаю Павловичу сейчас пожелал самого главного для него: здоровья, которое у него не особенно крепкое. Так с приветом и благодарностью от коллектива Художественного театра — пожелание вам здоровья! (Аплодисменты.)
{386} О Б. В. Щукине[261]
(1939 г.)
От мягкого юмора в «Турандот», от этой обаятельной простоты и тонкой, изящной интимности с театральным залом; через глубокий по социальному и психологическому содержанию образ Булычова, в мужественной артистической форме без малейшей сентиментальности и холодного рационализма, сдержанной и в то же время ярко сценической и навсегда запоминающейся; к чудесному, меткому и захватывающему рисунку в роли Ленина, — вот в двух словах короткий, но блестящий путь Щукина.