Тебе меня не получить
Шрифт:
Тут уж плечами пожал Грай: созерцательного романтизма Барса он не понимал, а, соответственно, не ценил. Хотя, пожалуй, в пейзаже и вправду было… что-то.
Озеро, окружавшее дом, гладкое, на самом деле зеркальное, даже поблёскивающее свинцово, едва заметно мерцало. Густота тумана редела над самой поверхностью, отчего казалось, будто молочные пласты отражают глянцевую воду. Узкий перешеек – двум конникам едва разминутся – соединяющий остров и матёрую сушу, чернел стрелкой. А дальше зубчатой крепостной стеной темнел лес. И почти не звука, лишь сонно поскрипывает где-то
Грай, подумав, пристроился неподалёку от Барса, так, чтобы вытянув руку, можно было его плеча коснуться, но ни на палец ближе, тоже облокотился о камень.
– Мне Юэй приснилась, – сказал, налюбовавшись видами, экзорцист. Следопыт обернулся к нему. Глаза со змеиными зрачками поблёскивали точь-в-точь как озеро. – Никогда не снилась, а тут… Понимаешь, раньше вообще ни разу.
– Говорил же, это нехорошая ночь, чтобы к богам взывать, – напомнил Барс. – Не угадаешь, кто отзовётся. И как напакостит.
– Я снова не успел.
– Теперь ты уже никогда не успеешь.
– Спасибо, утешил, – хмыкнул Грай, разворачиваясь к парапету спиной и снова опираясь на него локтями.
– Не думаю, что тебе нужны мои утешения.
– Правильно, думать вообще вредно.
– Всё исправимо, командир. Всё, кроме смерти.
– Это ты сейчас к чему?
Экзорцист покосился на следопыта, который снова глубокомысленно созерцал озеро.
– Ты всё ещё думаешь, что это можно исправить, – не сразу ответил Барс.
Лицо его ничего не выражало, вообще ничего. Но это как раз было нормально. Те, кто не в курсе дела, считали, что жутковатого брата боги просто обделили чувствами. Те, кто в курсе, а таких в этом благословенном мире осталось всего трое, знали: свою безэмоциональность атьер приобрёл там же, где и полосатую шевелюру со змеиными зрачками. Подумаешь, частичный мышечный паралич! Губы шевелятся, глаза моргают, что ещё надо?
– Нехорошая ночь, – повторил Барс, откидывая рукой за спину длинные, гораздо ниже лопаток, волосы.
Жест вышел совершенно женским, кокетливым, вот только жеманным он почему-то совсем не выглядел.
– Значит, хорошо, что она уже закончилась, – неохотно отозвался Грай.
– А закончилась?
Барс снова глянул через плечо.
– Заткнись, – беззлобно проворчал командир.
Экзорцист не слишком любил, когда следопыта пробивало на предвиденье. Впрочем, кто такое любит?
– Она там.
Барс мотнул головой, указывая куда-то в сторону башенки, которая явно задумывалась элементом декора, но сейчас выглядела как гнилой зуб. Грай приподнял брови, мол: «А надо?» Следопыт опять пожал плечами, и этот ответ в расшифровке не нуждался. Каждый выбирает сам – вот новая, а, главное, оригинальная идея. И единственное напутствие, которым боги удосужились одарить созданных ими же детей.
Как раз перед тем, как на них плюнуть.
***
В спальню матери, где ей ночевать полагалось, Ора всё-таки вошла, тем более опыт у уже был: днём заскакивала сюда, чтобы переодеться. И тогда вволю намаялась в коридоре, то берясь за дверную ручку, то отпуская её. Тогда же и успела убедиться: ничто, ну вот даже мелочь какая-то, тут не напоминает ни крипту, ни забранную решёткой чёрную нишу. Собственно, от мамы тут ни капли и не осталось. Ну да, кровать та же, но занавеси полога и покрывало другие. Маленький изящный столик, робко жмущийся в углу, будто напуганный тяжеловесностью дома Холодной росы. Но нет ни бронзового ларца с дриадами на крышке, ни тонкостенного, радужного стекла графина, ни сухих букетов – атьера Роен почему-то обожала засушенные, а не живые цветы. Зато есть дряхленький орин сундук и ещё новые, блестящие лари.
В общем, комнаты она не боялась и даже в постель лечь сумела, а вот уснуть никак, хоть ты убейся! Изворочалась, сбив перину и простыни в ком. Поднималась, подходила к окну, дыша «ночной свежестью», то есть сыростью, которой тянуло с озера. Очень хотелось выпить горячего молока или травяного настоя, но для этого надо было спуститься в кухню, а, значит, рисковать кому-то на глаза попасться.
Поэтому Ора опять ложилась и снова вскакивала, расхаживала, обгрызая ноготь на большом пальце до мяса, обкусывая кожицу.
Благословенная Мать и Мудрая! Как же унизительно, до горечи на языке унизительно стоять перед совершенно чужим мужчиной на коленях, вручая собственную жизнь другому, которого в глаза-то никогда не видела. И непонятно, что унизительнее: стоять или вручать. Главное же, не ясно: что дальше? Что дальше-то с ней будет? Вот такая же тесная комнатёнка, какой-нибудь столик – напоминание об отчем доме, а больше о том, чему никогда не сбыться? Сухие цветы? Вечная усталая улыбка пресветлой мученицы?
Из сестринской обители всё выглядело иначе. Вернее, там такое даже в кошмарах не снилось. Не только не верилось, будто с ней такое может никогда не случится, а, вообще, об этом не думалось, даже в голову не приходило.
Почему она – умная, сильная, образованная, самостоятельная – на это согласилась?! Почему другого выхода не нашла?
Оре и раньше очень нравилось выражение «как птица в клетке». Она даже у сестёр иногда так о себе думала. Особенно эдакое хорошо шло под рыдания от вселенской несправедливости. Ну вот, например, когда Ури напишет на классной доске: «Наставница дура!», а свалят всё на Роен, и никак не отвертеться. Но вот сейчас это совсем прочувствовалось: крылья есть, лететь можешь, а… никак. Прутья кругом.
Ора ложилась, вертелась с боку на бок, задыхалась, проваливаясь затылком в слишком пухлые подушки, снова вставала. И в конце концов сдалась: завернулась в простыню, на цыпочках прокралась на третий этаж, вышла на галерею. Наполовину рухнувшая башенка и кирпичи, поросшие вьюнком со мхом, не подвели, уголок давал то, что надо, точно как в детстве: тут её вряд ли могли заметить, зато озеро было как на ладони. И лес. И чернильное небо с едва различимыми брызгами звёзд.
Роен основательно подоткнула простыню под себя, чтобы сидеть было мягче, натянула край на голову, вздохнула: тут на само деле дышалось легче. И как-то очень комфортно, органично так, соскользила в дрёму.