Тебе назло

Риз Екатерина

Тоску на меня нагнали только слова отца, когда он каменным тоном потребовал, чтобы мы перед сном с Генкой по разным комнатам разошлись. Я попробовала спорить, даже глаза выразительно закатила, давая ему понять, насколько это глупо, но папка был непреклонен. Я на любимого посмотрела, он мне улыбнулся и подмигнул, а я расстроилась. К этому времени на меня накатила апатия, усталость, накопившаяся за все последние дни, да и сегодня я переволновалась, и у меня, в итоге, не хватило сил спорить. Но у себя в комнате притворяться ни перед

кем не нужно было, и я дала волю слезам, разревелась не на шутку, вроде и не жалея себя, ведь всё, кажется, налаживалось, но я всё равно поплакала вволю, изливая в подушку все пережитые волнения. Это было на меня не похоже, я об этом неожиданно призадумалась, и даже руку на живот положила. Неужели из-за маленькой горошинки внутри, во мне такие изменения произойти могут? Что я на весь мир по-другому смотреть начинаю?

В доме давно всё стихло, а я всё лежала без сна и с боку на бок крутилась. И совсем не удивилась, когда дверь моей спальни бесшумно открылась, и Генка в комнату вошёл. Точнее, проскользнул, как заправский шпион. Плотно прикрыл за собой дверь, ключ в замке повернул, и на пару секунд приостановился у подножия кровати, вглядываясь в мой силуэт на постели. Потом тихо спросил:

— Чего не спишь?

— Не знаю.

Он расслабился, плечи расправил, подошёл к окну и задёрнул тёмные шторы. Затем в постель лёг, заставив меня подвинуться. Обнял меня, и я, наконец, улыбнулась, вполне счастливо. Щекой к его груди прижалась.

— Нос болит?

— Конечно, болит, — отозвался он, жалуясь. — Я тебе говорил, что так будет.

— Ты говорил, что он тебя застрелит.

— Да? Мне этого хватило. — Генка хмыкнул, помолчал, после чего выдал: — Но знаешь, мне как-то спокойнее стало. А то Кирилл так смотрел на меня в последнее время, нехорошо. А сейчас можно дальше жить. По роже я получил, можно сказать, что за дело, и на душе стало спокойнее.

Я рассмеялась.

— А может, ты этого и ждал? Первой крови?

— Завтра будет вторая. — Генка меня по ноге погладил, приподнимая край сорочки. — Когда он меня утром здесь обнаружит.

— А ты останешься?

— Конечно, останусь.

Я потянулась к его губам.

— Со мной?

Генка лбом к моему лбу прижался, прежде чем меня поцеловать.

— С вами.

Эпилог.

Я смотрела на трёхлетнюю дочь, старательно удерживая на губах улыбку, но уже чувствовала, что обстановка в комнате накаляется. Окинула взглядом лица родственников, на Генку посмотрела, который замер рядом со мной, глядя на экран видеокамеры, нацеленной на ребёнка, и снова попросила:

— Ева, задувай свечи.

Дочка перевела на меня задумчивый взгляд, подбородок ладошками подпёрла, и снова принялась на горящие свечи смотреть, красовавшиеся на праздничном торте. Она сидела одна за накрытым столом, на высоком детском стульчике, мотала ногами и любовалась на

пляшущее пламя свечей. Родственники стояли вокруг и терпеливо ждали, когда ей это надоест. Правда, терпения становилось меньше с каждой минутой. Даже Генка нервничать начал, и с ноги на ногу переминался. А дочка ещё и заявила:

— Не хочу.

— Что значит, не хочу? — удивился папка. — Ты торт не хочешь?

Ева сложила губки бантиком, подумала, после чего благосклонно кивнула.

— Хочу.

— Тогда задувай свечи, и желание загадывай, — напомнила я ей.

— Но, мама, красиво!

— Если ты не задуешь свечи, папа не подарит тебе подарок, — попыталась надавить я, как никто зная степень упрямства этого ребёнка.

Ева подозрительно на отца посмотрела, но затем лишь нос выше задрала.

— Подарит.

Завьялов рядом со мной хохотнул, а девятилетний Ванька подбоченился и громко поинтересовался:

— Нам что здесь, до вечера стоять?

Ника на него шикнула, но на мальчика это особого впечатления не произвело.

— Дядь Ген!

Завьялов камеру опустил и решил с дочерью договориться.

— Малыш, у меня есть ещё свечки. Мы вечером с тобой зажжём и дождёмся, пока догорит.

Ева пальчиком к крему на торте потянулась, а я в ладоши хлопнула, поторапливая её.

— Давай, задувай. Помнишь, как мы с тобой тренировались?

Ева закивала, щёки надула, а я Генку в бок пихнула, чтобы снимать не забывал. Пока Ева старалась, зажмуривалась, надувала щёки и головой мотала, думая, что удачно справляется с праздничным заданием, Ванька из-за её спины быстренько все свечи задул, а мы все зааплодировали.

— Вот так вот, умница моя. — Генка камеру мне в руки сунул, а сам дочку на руки взял. — Давайте, режьте торт. И чего-нибудь посущественнее. Я есть хочу.

— Нечего было опаздывать, — весомо заметил папка. — Приехали на три часа позже, а теперь одни претензии.

— Папа, ты не представляешь, какие в Москве пробки. Я, вообще, скоро дома работать буду.

Ника замахала на нас руками.

— Давайте не будем о работе. У ребёнка день рождения, а у вас опять дела в голове.

— Не дела, а пробки.

— А где нож? — Я оглядела стол. — Пап, ты не видел?

Ванька первым за стол сел и придвинул к себе тарелку.

— Я не буду салат, мне торт, — заявил он.

Ника хоть и осталась недовольна таким заявлением, но сына по волосам потрепала.

— Кто бы сомневался. — Рядом с сыном присела, а Генка ей сразу Еву на руки передал. При этом обратившись к дочери:

— Иди к бабушке. А я торт разрежу.

Ника девочку к себе на колени усадила, а сама с Завьялова глаз не сводила.

— Я тебя, честно, убью. Если ты меня ещё раз бабушкой назовёшь…

Генка с Кириллом переглянулся, и оба рассмеялись, правда, отвернулись в разные стороны. Я на мужа укоризненно взглянула, а тот только руками развёл.