Тебе нравится, что ты видишь?
Шрифт:
Кое-кто поспешил отмахнуться от споров по поводу каллиагнозии как от поверхностных, как от дискуссии о макияже или о том, кто может или не может добиться свидания. Но если присмотреться внимательнее, то увидите, что дела обстоят намного серьезнее. Эти дебаты отражают двойственное отношение к телу, которое было частью западной цивилизации, начиная с античности.
Основы нашей культуры закладывались в эллинистической Греции, где превозносили физическую красоту и тело. Но наша культура также пронизана монотеистической традицией, принижающей тело ради духа. Эти древние конфликтующие импульсы снова поднимают свои головы сегодня, на сей раз в дебатах о каллиагнозии.
Подозреваю, многие
Право, единственные сторонники калли, которые могут достоверно утверждать, что на них никак не повлиял монотеизм, это буддисты неоразума. Последние — секта, которая в каллиагнозии видит шаг на пути к просветлению разума, поскольку она устраняет восприятие иллюзорных различий. Но секта неоразума допускает широкое использование «нейростата» как вспомогательного средства медитации, иными словами, занимает радикальную позицию совершенно иного рода. Сомневаюсь, что вы найдете много современных либералов или консервативных монотеистов, которые стали бы этому симпатизировать.
Итак, мы видим, что дискуссии ведутся не о рекламе или косметических операциях, а об определении того, каково уместное соотношение между телом и разумом. Главное тут: реализуем ли мы себя полнее, минимизировав физический аспект нашей природы? И это, согласитесь, трудный и глубокий вопрос.
Йозеф Вайнгартнер:
После открытия каллиагнозии некоторые исследователи задались вопросом: возможно ли создать аналогичную нозологическую единицу, кото рая сделала бы подопытного невосприимчивым к расовым или этническим различиям. Был сделан ряд попыток — в основном за счет ослабления уровней восприятия различных категорий лиц, — но полученные доброкачественные повреждения всегда были неудовлетворительными. Обычно подопытные просто оказывались не способны различать схожих индивидуумов. Один тест даже выдал доброкачественный вариант синдрома Фреголи: в результате подопытный принимал каждого встречного человека за члена своей семьи. К сожалению, нежелательно обращаться с каждым как с братом в столь буквальном смысле.
Когда лечение «нейростатом» таких заболеваний, как психоз навязчивых состояний, получило широкое применение, многие стали думать, что настала эра «программирование разума». Люди начали спрашивать своих врачей, могут ли они приобрести те же сексуальные предпочтения, что и их супруг или супруга. Доки от медиа забеспокоились, не сможет ли кто-нибудь программировать лояльность правительству или корпорации или приверженность идеологии или религии.
Но факт в том, что у нас нет доступа к содержимому чужих мыслей. Мы можем формировать общие аспекты личности, мы можем вносить изменения, совместимые с естественной специализацией мозга, но это исключительно грубая «подгонка». Нет нейронного проводящего пути, который специфически отвечал бы за негодование на иммигрантов, как нет «схемы» для марксистской идеологии или фетишистского культа ног. Если когда-нибудь у нас будет подлинное программирование сознания, мы сможем создать «расовую слепоту», но до тех пор просвещение - наша лучшая надежда.
Теймера Лайонс:
Сегодня у меня была интересная лекция. На «Истории мысли» наш препод Антон рассказывал, как многие слова, которые мы используем для описания привлекательного человека, раньше употреблялись в магии. Например, слово «очарование» образовано от слова «чары» или магическое заклятие, а «волшебный» произошло от «волшба», сотворение магического действия. Ну а со словами «колдовской» и «завораживать» все так просто лежит на ладони. И тут я подумала, ну да, конечно, вот каково это: видишь по-настоящему красивого человека, и на тебя словно чары наложили.
И Антон говорил, что к магии прибегали прежде всего для того, чтобы пробудить в ком-нибудь любовь и желание. И это совершенно логично, когда подумаешь о словах «очаровательный» или «волшебный». Потому что видеть красоту — сродни любви. Ты чувствуешь, будто теряешь голову из-за по-настоящему красивого лица, только потому, что на него смотришь.
И я подумала, может быть, так я смогу вернуть Гарретта. Ведь если у Гарретта нет калли, то вдруг он снова в меня влюбится. Помните, раньше я говорила, что, вероятно, без калли мы бы не были вместе? Ну, может, калли как раз нас теперь и разделяет. Что, если Гарретту захотелось бы снова быть со мной, если бы он увидел, как я взаправду выгляжу.
Летом Гарретту исполнилось восемнадцать, но он так и не отключил свою калли, потому что не придавал ей особого значения. Сейчас он учится в Нортропе. Поэтому я ему позвонила — просто по-дружески, — и пока мы болтали о том о сем, спросила, что он думает о проекте внедрения обязательной калли у нас в Пемблтоне. Он ответил, что не понимает, из-за чего такой шум, а потом я сказала, как мне хорошо теперь без калли, и предложила ему тоже попробовать, чтобы самому увидеть ситуацию со всех сторон. Он согласился, что это разумно. Я не слишком нажимала, но прибавила еще пару фраз.
Дэниэл Таглиа, профессор компаративистики в Пемблтонском университете:
Студенческая инициатива не будет иметь силы для преподавательского состава, но, со всей очевидностью, будет оказано давление на преподавателей также принять каллиагнозию. Поэтому я не считаю преждевременным свое решение высказаться против.
Это только самый последний пример сорвавшейся с цепи политкорректности. Люди, ратующие за калли, действуют из наилучших побуждений, но на самом деле они только подкрепляют в нас инфантильность. Сама мысль о том, что нас следует оберегать от красоты, оскорбительна. А в следующий раз студенческая организация станет настаивать, чтобы мы приняли музыкальную агнозию, лишь бы не чувствовали себя ущербными, когда слушаем одаренных певцов или музыкантов,
Когда смотрите соревнование по легкой атлетике на Олимпийских играх, вы чувствуете себя дохляком? Ну конечно, нет. Напротив, вы испытываете восхищение; вас вдохновляет то, что существуют
столь исключительные индивидуумы. Так почему же нам не чувствовать того же по отношению к красоте? Феминизм заставил бы нас извиняться за такую реакцию. Он хочет заменить эстетику политикой, и в той мере, в какой он преуспел, он нас обеднил.
Присутствие рядом человека красоты мирового класса может быть столь же волнующим, как концерт мирового значения сопрано. Одаренные личности не единственные, кто извлекает выгоду из своих талантов, мы все становимся богаче. Или должны были бы стать. Лишать себя такой возможности было бы преступлением.