Тектология (всеобщая организационная наука). Книга 2
Шрифт:
Воин и эстет, да еще пассивный, — дифференциация очень резкая, и можно с уверенностью сказать, что внутренние противоречия в ней должны были выступить довольно рано; их, например, должен был испытать Гамлет во время охоты, когда ему приходилось вслед за увлечением инстинктами физической борьбы наблюдать все грязное безобразие убийства и смерти. Но все же в среде устойчивой и благоприятной такие противоречия могли иметь лишь ничтожное значение, оставаясь на уровне мимолетных переживаний, которые счастливый человек легко забывает. Трагедия же Шекспира изображает Гамлета в обстановке резко изменяющейся и неблагоприятной, где благодаря интенсивности внешних воздействий и обусловленных ими процессов подбора, главным образом отрицательного, развитие внутренних моментов, дезорганизационных с одной стороны, реорганизационных — с другой, идет несравненно быстрее и глубже. Захватывая задачу во всей широте, Шекспир гениально
Ряд событий разрушил гармонию среды, в которой живет Гамлет: скоропостижная смерть его отца, захват власти его дядей, женитьба дяди на матери Гамлета, подозрение, переходящее потом в убеждение, что дядя и был убийцей отца Гамлета. Гамлет-воин оказывается перед необходимостью бороться и мстить. Но для Гамлета-артиста это означает полное разрушение всей той гармонической обстановки, в которой он только и может жить: всех семейных связей, большей части дружеских, и даже любви к Офелии, которую враги делают орудием в своих руках. Противоречие возрастает по мере того, как, с одной стороны, необходимость действия обостряется активными шагами врагов, с другой стороны, выясняется, что к стану врагов примыкают самые дорогие для Гамлета существа — мать и Офелия. Все решения Гамлета-бойца парализуются в волевых дезингрессиях с его другой личностью, нежной, любящей и не переносящей дисгармонии. Дезорганизация всей психики развивается и достигает степени глубокого кризиса: душевная болезнь Гамлета. Если бы этот кризис приобрел неблагоприятное течение, получился бы типичный исход в разрушение: Гамлет погиб бы, не успев ничего сделать.
Но Шекспир недаром вывел на сцену личность исключительно одаренную, героическую в своей основе. Тяжелый молот напряженного отрицательного подбора, который раздробил бы, как стекло, обыкновенного человека, выковывает психический организм Гамлета в новую, высшую форму.
Сущность кризиса заключается в том, что обе личности Гамлета как бы теряют свои границы, разорванные ударами извне, и смешиваются между собою вначале хаотически, что и выражается в «сумасшествии». Но смешение есть не что иное, как акт конъюгационный, и протекающие при нем процессы подбора могут дать новую форму системного равновесия. Так происходит в данном случае.
Что может получиться из слияния личности бойца и эстета, человека борьбы и человека гармонии? Ответ Шекспира, великого тектолога-художника, таков: боец за гармонию. Это тоже «эстет» по своему идеалу, но не пассивный, а активный, не наслаждающийся готовой гармонией, а усилием осуществляющий ее в жизни, не тот, который сокрушается, зачем именно ему «суждено восстановить разрушенную связь вещей», а тот, который твердым шагом идет к разрешению этой задачи. Гамлет конца трагедии — цельная личность, возникшая из синтеза двух частичных; у него уже нет внутренней борьбы и колебаний: наказать преступление, восстановить справедливость и законный порядок в своей стране — таков организационный путь, на котором находит теперь себе выход его жажда гармонии в жизни.
Гамлет погибает, но не в силу внутренней необходимости, а в силу внешних причин: за время его душевного кризиса, когда он не мог бороться целесообразно, враги работали и подготовили все условия, чтобы погубить его лично. Значит, и тут получается «исход в разрушение», но только частичное, потому что от Гамлета остается главное — его дело. Он умирает, побеждая и увлекая врагов в своей гибели; в последний момент он восстановляет последнее звено «нарушенной связи», назначая своим наследником героя Фортинбраса — цельного человека и надежного вождя. Это, на вид только вводное, лицо играет огромную тектологическую роль в пьесе. Когда он появляется в первый раз, в нем символизируется то направление, в котором должны слиться две еще разъединенные души главного героя: Гамлет восхищается его гордым мужеством, его не знающей сомнений цельностью не только как воин, но и как эстет; ибо прекрасно то, что стройно организовано.
7. Антифеодальные революции. Схема контрдифференциации применима в жизни несравненно шире, чем это представляется поверхностному наблюдению. Внимательный анализ открывает ее в крупнейших исторических переворотах, в общественных идеалах и программах, сыгравших наиболее значительную роль в свое время. В чем заключалась сущность Великой французской и других антифеодальных революций? Это были кризисы, порожденные развитием внутренних противоречий сословной дифференциации, свойственной старому порядку. Первоначально сословия были просто выражением специальных функций в общественном разделении труда. Крестьяне были земледельцами, горожане — ремесленниками и торговцами; светские феодалы занимали положение военных организаторов, жрецы — мирных. Вся живая ткань общества связывалась сетью культурных форм, религиозных и политических, которыми закреплялись соотношения и функции частей целого, т. е. прежде всего — разных сословий. Процесс развития в ряду веков обусловливал возрастающее расхождение как между частями — сословиями, с одной стороны, так и между живой тканью общества и его идеологическою оболочкой, с другой стороны.
По закону возрастания организационной разности феодалы светские и духовные все выше поднимались над массами других сословий; но вместе с тем их организаторская деятельность все более отрывалась от трудовой практики этих масс, все меньше ее организовывала, полнее сводилась к организации собственного существования высших сословий, к усовершенствованию эксплуатации и потребления. Параллельно с этим — и в соответствии с этим, по принципу дополнительных связей, — трудовая практика низших сословий вырабатывала в себе самой необходимые для нее организаторские функции, выдвигала своих новых руководителей взамен отошедших от нее прежних — «буржуазных» взамен «феодальных». Усиливалось разобщение сословий, уменьшалось их взаимное понимание, возрастали дезорганизационные моменты — практические противоречия, борьба в разных ее видах. И старая религиозно-политическая оболочка, закреплявшая прежние, реально переставшие уже существовать соотношения частей общества, стесняла их движение и рост, сжимала живую социальную ткань, прибавляла новое дезорганизационное условие огромного масштаба и значения.
Либеральная революция была кризисом системы с исходом в повышение организованности. В чем же заключалась сущность переворота?
Его принципом была свобода человеческой личности от ограничений сословных, религиозных, политических; другими словами, свобода экономических и идейных взаимодействий между членами общества. Но это означает облегчение, расширение, углубление конъюгационных процессов в сфере труда и опыта людей. Так это и было: сословия смешались, создались совершенно новые группировки личностей, раньше разделенных непереходимыми преградами; знания — коллективный опыт — стали распространяться в массах. Возросло не только общение между людьми и между их группами, но также между идеологией и живым опытом. Старые религиозно-политические формы были частью разрушены, как разрывается тесная одежда, частью изменились, приспособляясь к новым условиям жизни, частью были заменены и дополнены заново выработанными формами, но очевидно, что такое преобразование могло произойти отнюдь не путем развития идеологий самих по себе и самих из себя, а только путем их сближения с живой практикой из пропитывания элементами расширяющегося опыта — путем конъюгации мысли и жизни. Свобода совести и слова была только орудием облегчения этой конъюгации, устранением препятствий для нее.
Следовательно, здесь перед нами типичная картина контрдифференциации по общей ее схеме. Либеральные перевороты и реформы осуществляли конъюгационную тенденцию, но, разумеется, лишь в относительном смысле, в рамках той тектологической задачи, которая ставилась противоречиями тогдашнего сословного строя. Оттого для современного европейского мышления, уже не имеющего дела с той задачей, конъюгационный момент либерализма совершенно отступил на задний план и обычно просто не замечается или игнорируется [30] .
30
Но для либералов боевого и творческого периода либерализма эта сторона его была гораздо ближе и важнее, потому они так часто объединяли, иногда и смешивали идеал «свободы» с идеалом «братства». И немногие остающиеся теперь представители феодального мышления, в своей враждебности к либерализму, тоже не могут простить ему его конъюгационной роли, вследствие чего особенно хорошо помнят ее. Поэтому они легко смешивают либерализм с социализмом или, по крайней мере, между ними признают только количественное различие. Как ни ошибочен этот взгляд с современной точки зрения, в нем все же, следовательно, есть своя доля исторической истины.
8. Современные идеалы. Слово «идеал» имеет много значений. Наиболее важное из них есть то, которое относится к устройству жизни человека, группы, коллектива. Человек говорит: «мой идеал личной, семейной, общественной жизни такой-то». Это значит, что он стремится к такому-то мыслимому устройству своей личной, семейной, общественной жизни, считая его наиболее совершенной формой организации. Другими словами, идеал есть предварительное, выполняемое в стремлениях и мыслях разрешение жизненной тектологической задачи.