Тельняшка математика
Шрифт:
– Да, да, совершенно верно.
И тут же торопливо заученное:
– Ответьте Архангельску, соединяю.
У меня мелькнул в голове какой-то глуповатый символ. Мол, девушка и сама не догадывается, что говорит: ведь, может быть, она действительно соединяет нас.
– Наташа! – выдохнул я и запнулся.
Несколько секунд висела напряженная тишина. Потом Наташин голос, тоже дрожащий, почти неузнаваемый, вдруг прошептал:
– Юра? Юра! Это ты? Это ты!
– Ну конечно! Это я, Наташа.
– Медведь! – теперь она закричала так, что уху стало больно. – Я знала, что ты позвонишь,
– Ты не плачь, Наташа! Не плачь! – Я, кажется, забыл все остальные слова и потому только и повторял: – Не плачь! Ну не плачь!
– Да я ничего, – сказала она сдавленно. – Как ты? Совсем оморячился?
– Вот до Архангельска добрался. По речкам.
– Представляю, как к тебе там девки липнут. Ты же у меня такой красивый!
– Да что ты, Наташа!
Но она уже ревела вовсю, а я, будто превратился в Пожалостина, повторял на разные лады: «Не плачь!» Такой содержательный разговор!
И тут в ее всхлипывания врезался голос телефонистки:
– Три минуты истекло! Продлить?
– Конечно! – выпалил я.
– Еще три добавляю. Больше не могу. Линия будет занята.
– Наташа! – заторопился я. – Хватит реветь. Я вернусь, и все будет у нас хорошо. Ты слышишь меня – все будет хорошо.
– Медведь! – крикнула она. – Я тебя люблю.
– Я тоже. Я люблю тебя, Наташа.
У меня словно гора свалилась с плеч. Она опять заревела.
– Ну вот, – сказал я. – Это самое главное.
– Да! Да! Только мне еще тебе очень важное надо сказать, пока не отключили. У нас будет ребенок. Говорят, он скоро стучаться начнет.
– Что начнет?
– Стучаться. Ножками колотить.
Я снова окончательно потерял способность говорить. Наташа истолковала мое молчание по-своему.
– Это тебя ни к чему не обязывает! Я сама так решила. Будь что будет, но я решила, что обязательно должна родить твоего ребенка.
– Заканчивайте! – строго врезалась телефонистка.
– Наташа! Это прекрасно, Наташа! – закричал я, боясь не успеть. – Не думай ерунды. Мы будем вместе. Вместе. Все трое.
– Кто трое?
– Ты, я и наш сын.
Она всхлипнула еще громче. И в ту же секунду нас разъединили.
Не помню, как я дополз до окошка телефонистки.
– Два девяносто! – буркнула она.
Я вытащил врученный мне Пожалостиным трояк. Она небрежно кинула квитанцию и сдачу. «Еще бы минуту проговорили – нечем было б рассчитаться», – пришло мне в голову. И я обругал себя за эту дурацкую мысль.
Я несся по набережной Северной Двины, будто боялся опоздать на какую-то важную встречу, хотя спешить было совершенно некуда. Но то счастье, которое вдруг навалилось на меня, требовало физического действия. Вот я и мчался, почти бежал.
Сколько бы продолжал я этот бег – не знаю. Но где-то, когда уже асфальт кончился, бетонные плиты остались позади и набережной не стало, а был просто низкий пологий берег реки, кто-то меня окликнул. Я обернулся и увидел Ваню. Он стоял на корме своей «мошки», пришвартованной к хлипкому, щелястому деревянному мостку, у которого мы остановились, когда пришли в город. Я пошел на его голос.
– Далеко собрался? – спросил Ваня, когда я остановился
Это был очень тяжелый вопрос.
– Да вот. Вроде возвращаться пора.
– Письма хорошие?
– Да, письма! – вспомнил я. – Не читал пока.
Ваня почувствовал, что разговор мне дается с трудом.
– Погуляй еще! Раньше пяти не пойдем.
– Да, да. Погуляю.
Я пошел назад к центру, постепенно начиная осознавать реальность, воспринимать окружающий мир, а вместе с тем и снижая скорость движения. Кажется, где-то неподалеку от почтамта я набрел на памятник Петру Первому. Этот бронзовый император никак не был похож на петербургского властелина, подавляющего своим могуществом, топчущего врагов безжалостным конским копытом. У архангельского Петра и коня-то не было. Да и великаном он не выглядел. Стоял на постаменте изящный офицерик, опираясь на трость, придерживая рукой шпагу. Зато место было выбрано прекрасно – высокий берег реки. И Петр глядел на Двину, будто здесь, а не на коварной Неве «был он дум великих полн».
У ног Петра был разбит уютный зеленый сквер. Я отыскал свободную лавочку и, усевшись, принялся, наконец, за письма матери. Первое из них было написано в шутливом стиле нашего микросоциума. «Я с нетерпением жду, чем кончится твой эксперимент над самим собой. Честно говоря, решительность твоего поступка или, вернее, быстрота принятого решения меня радует. И я почему-то уверена, что все у тебя в морском деле выйдет хорошо. Уверенность эта меня саму удивляет, ибо до недавнего времени я считала, что ты во всю жизнь никогда не высунешься из своей математической ниши. А ты вон как раз и выскочил. От этого, что ли, изменилось мое мнение о тебе? Или уже накопилось множество других наблюдений?
В общем, так или иначе, но той тревоги, которую мать должна бы испытывать, когда с сыном что-то в твоем роде происходит, я, ей-богу, не чувствую. Алексей не может в это поверить. Насколько я могу понять, он оценивает мое нынешнее поведение как образец мужества: мол, я умело скрываю волнение. Оттого из кожи вон лезет, чтобы оказывать мне всяческие знаки внимания – аж до приторности. Но все это мелкие издержки недопонимания, да еще тонкий, может, даже им самим неосознанный зондаж: не изменилось ли мое мироощущение в его пользу. А проще: не созрела ли, наконец, я для решения выйти за него замуж. Тут он снова ошибается. Твое отсутствие очень болезненно, и пустоту на месте сына никому заменить не по силам.
Однако материнский эгоизм не захлестывает меня, и одна мечта постоянно живет в душе. Вслух о ней говорить побоялась бы, ты сразу закричишь «Поставим точку». А в письме можно – попробуй перебить! Очень мне бы хотелось, чтоб вы с Наташей перестали друг друга дергать – два болвана, – чтобы вы, наконец, поженились. Уверена, что все равно это произойдет. И чем раньше, тем лучше. Я же вполне уже готова к роли бабушки и даже очень ее жду».
Я полез за сигаретами. Как же мне все-таки повезло в жизни, что такая у меня мать! Хорошо б ей прямо сейчас позвонить, сказать про Наташу. Но чертов презренный металл! В кармане гривенник. Ладно. Вечером получу зарплату. Завтра она все узнает. А может, Наташа ей уже позвонила – они ведь сообщницы.