Тело в дело. Сборник романов

Блэк Роника

Погуляв всего несколько минут по улицам Патонг-Бич, я убедился, что здесь, на участке побережья протяженностью в два километра, пред­ставлены все разновидности туристов из цивилизованного мира. На от­резке в десять метров я встретил японцев, итальянцев, немцев, амери­канцев, не говоря уже о скандинавах и богатых латиноамериканцах. Как сказала мне девушка в турагентстве, «все мы одинаковы, всех тянет к солнцу». Я повел себя как образцовый средний клиент: взял напрокат мягкий шезлонг и зонтик от солнца, выпил несколько баночек «спрай­та», окунулся. Море встретило меня ласково. Часам к пяти я вернулся в гостиницу, умеренно удовлетворенный свободным днем и полный реши­мости достигнуть большего. I was attached to a delusive existence

[10]

. Остава­лись еще бары с девочками; прежде чем направиться в соответствую­щий квартал, я прошелся вдоль ресторанов. Возле «Royal Savoey Seafood» заметил американскую парочку, с преувеличенным вниманием разгля­дывавшую омара. «Двое млекопитающих созерцают ракообразное», –подумал я. К ним, расплываясь в улыбке, подскочил официант – вероят­но, желал похвалить свежесть морепродукта. «Трое», – машинально про­должил я. По улице текла и текла толпа: семьи, парочки и такие же, как я, одиночки; все они выглядели исключительно невинно.

Немолодые немцы, когда подвыпьют, любят, собравшись вместе, нето­ропливо затянуть грустные-прегрустные песни. Тайских официантов это чрезвычайно забавляет, они обступают поющих и покрикивают в такт.

Следуя за тремя пятидесятилетними мужчинами, восклицавшими то «Ach!», то “Ja!”, я неожиданно для себя оказался на улице с ночными ба­рами. Девушки в коротеньких юбках ворковали вокруг меня, наперебой стараясь завлечь кто в «Голубые ночи», кто в «Шалунью», в «Классную комнату», в «Мэрилин», в «Венеру»… В конце концов я выбрал «Шалу­нью». Народ еще не собрался – человек десять сидели каждый за отдель­ным столиком, в основном молодые англичане и американцы, лет двад­цати пяти – тридцати. На сцене с десяток девочек медленно извивались в ритме диско-ретро, одни одетые в белые бикини, другие без верха, только полосочка трусов. Им всем было лет по двадцать, у всех была смуглая золотистая кожа и восхитительное гибкое тело. Слева от меня расположился за бутылкой пива «Карлсберг» старый немец с порядоч­ным брюшком, белой бородкой, в очках – я бы сказал, преподаватель университета на пенсии. Он, словно загипнотизированный, смотрел на двигавшиеся у него перед глазами юные тела и сидел так неподвижно, что на мгновение мне показалось, будто он умер.

Потом сцена заволоклась дымом, музыка диско сменилась медлен­ной полинезийской. Девицы сошли со сцены, вместо них появились де­сять других, в цветочных венках на груди и на талии. Девушки медленно кружились, а из-под цветов проглядывала то грудь, то основание ягодиц. Старый немец продолжал не отрываясь смотреть на сцену; он на минуту снял очки и протер стекла: в глазах у него стояли слезы. Он был на вер­ху блаженства.

В принципе, девочки здесь не обслуживали клиентов, вы могли при­гласить их к себе за столик, выпить с ними, поболтать, а потом, заплатив заведению взнос в пятьсот бат и сговорившись о цене, увести в гостини­цу. Ночь стоила, кажется, тысячи четыре или пять бат, что есть пример­но месячная зарплата неквалифицированного рабочего в Таиланде; но Пхукет – это дорогой курорт. Старик немец украдкой поманил одну из девиц в белых мини-трусиках, ожидавшую, когда настанет ее очередь вернуться на сцену. Она подошла сразу и бесцеремонно уселась к нему на колени. Ее молодая крепкая грудь колыхалась на уровне его лица, немец раскраснелся от удовольствия. Я услышал, как она называет его папулей. Заплатив за текилу с лимоном, я вышел смущенный; мне казалось, будто я подглядываю за тем, как старик получает наслаждение – возможно, в последний раз; это было слишком волнующе, слишком интимно.

Прямо рядом с баром я увидел ресторан под открытым небом и завернул туда отведать риса с крабами. Почти за каждым столиком сидели пары – белый мужчина и таиландка; большинство мужчин по виду калифорнийцы, по крайней мере они соответствовали расхожему представлению о калифорнийцах и носили вьетнамки. На самом деле они вполне могли быть австралийцами – их нетрудно спутать; кто б они ни были, все выгля­дели здоровыми, спортивными, сытыми. Они олицетворяли будущее планеты. И в эту минуту, глядя на молодых полнокровных англосаксов, уверенно шагающих по жизни, я понял, что будущее планеты в сексуаль­ном туризме. За соседним столом о чем-то оживленно болтали две пыш­ногрудые тайки лет тридцати; напротив расположились два бритоголо­вых англичанина – этакие каторжане постмодерна – и, не произнося ни слова, тяжело заглатывали пиво. Чуть дальше две пухленькие немки-лесбиянки с коротко остриженными красными волосами и в комбинезончиках услаждали себя обществом пленительной девочки с длинными черными волосами и невинным лицом, одетой в пестрый саронг. Отдель­но от всех восседали два араба, не поймешь из какой страны, голова у каждого была обмотана эдаким кухонным полотенцем, по какому в теле­новостях безошибочно узнается Ясир Арафат. Словом, богатый и отно­сительно богатый люд съехался сюда, следуя непреодолимому ласковому зову азиатской вагины. Самое удивительное, что при первом же взгляде на каждую пару, казалось, можно было угадать, получится у них что-ни­будь или нет. В большинстве случаев девушки скучали, сидели надутые или покорные, косились на соседние столики. Но некоторые все-таки смотрели на своего кавалера в ожидании любви, слушали его, отвечали с живостью; в этом случае можно было вообразить, что они поладят, подружатся или даже что у них возникнет продолжительная связь: как изве­стно, смешанные браки здесь не редкость, особенно с немцами.

Сам я не любил знакомиться с девицами в баре; разговоры тут обыч­но вертятся вокруг качества и стоимости предстоящих сексуальных ус­луг и оставляют тяжелое впечатление. Я предпочитаю массажные сало­ны, где начинают с секса, а после иногда возникает близость, иногда нет. Например, думаешь пригласить ее на ночь в отель, а выясняется, что она к этому вовсе и не стремится; бывает, она разведенная, и дома у нее дети; это печально и хорошо. Доедая рис, я сочинял сюжет приключен­ческого порнофильма под названием «Массажный салон». Сирьен, юная таиландка из северных областей, без памяти влюбилась в американско­го студента Боба, попавшего в салон совершенно случайно – его затащи­ли сюда приятели после попойки. Боб не притронулся к девушке, он только смотрел на нее красивыми светло-голубыми глазами и рассказы­вал ей о своей родине – Северной Каролине или что-нибудь в этом ро­де. Они стали встречаться в свободное от ее работы время, но, увы, им пришлось расстаться: Боб уехал заканчивать Йельский университет. Си­рьен ждала и верила, а пока суд да дело, удовлетворяла прихоти много­численных клиентов. Чистая сердцем, она отменно полировала и соса­ла усатых пузатых французов (роль второго плана для Жерара Жюньо) и обрюзгших лысых немцев (роль второго плана для немецкого актера). Наконец возвращается Боб и хочет вытащить ее из этого ада; но китай­ская мафия решает иначе. Боб обращается за помощью к послу Соеди­ненных Штатов и к президентше гуманитарной ассоциации, борющейся против торговли женщинами (роль второго плана для Джейн Фонды). Учитывая, что в дело вовлечена китайская мафия (упомянуть о триа­дах), поддерживаемая тайскими генералами (вот вам и политический размах, и утверждение ценностей демократии), начинаются, понятно, разборки в Бангкоке, погоня и прочее. В конце концов победа остается за Бобом. В одной из последних сцен Сирьен демонстрирует все свои сексуальные навыки и впервые делает это с искренним чувством. Скром­ная служащая массажного салона, она пересосала бесчисленное множе­ство елдаков в ожидании одного-единственного, Бобова, в котором со­единились все елдаки на свете – тут надобно уточнить по ходу диалога. Две реки наплывают друг на друга: Чао-Прая и Делавэр. Титры. Для ев­ропейского проката я заготовил отдельную рекламу, примерно такую:

«Вам понравился «Музыкальный салон» –

«Массажный» понравится боль­ше».

Впрочем, до этого еще далеко, пока же мне требовалась партнерша.

Я расплатился, встал из-за стола, прошел метров пятьдесят, откло­няя различные предложения, и оказался перед надписью «Кискин рай». Войдя, я в трех шагах от себя увидел Робера и Лионеля, попивающих «ирландский кофе». В глубине зала за стеклом сидели амфитеатром штук пятьдесят девиц с номерками на груди. Ко мне подскочил официант. Ли­онель обернулся, заметил меня и стыдливо потупился. Вслед за ним обернулся Робер и лениво махнул рукой, приглашая присоединиться. Лионель нервно покусывал губы и не знал, куда ему деваться. Официант принял у меня заказ.

– Я человек правых взглядов, – произнес Робер, не знаю к чему. – Но учтите… – и он поднял указательный палец, словно бы от чего-то меня предостерегая.

С самого начала путешествия я заметил, что он воображает, будто я левак, и ожидает удобного случая затеять спор; однако я не собирался попадаться на удочку. Я закурил; он сверлил меня взглядом.

– Счастье – деликатная штука, – произнес он назидательно, – его трудно найти внутри себя и невозможно вовне.

Помолчав несколько секунд, он добавил строгим тоном:

– Шамфор

[11]

.

Лионель смотрел на него с восхищением, Робер, казалось, совер­шенно его очаровал. Изречение, на мой взгляд, спорное: если поменять местами слова «трудно» и «невозможно», мы, пожалуй, подошли бы бли­же к истине; но я не собирался вступать в дискуссию и желал вернуть разговор в обычные рамки туристического общения. А кроме того, я на­чинал чувствовать влечение к номеру 47 – маленькой тоненькой таи­ландке, возможно излишне худой, но с пухлыми губами и милым личи­ком; на ней была красная мини-юбка и черные чулки.

Заметив, что я отвлекся, Робер обернулся к Лионелю.

– Я верю в истину, – сказал он тихо, – в истину и в то, что она может быть доказана.

Слушая его вполуха, я с удивлением узнал, что он математик со сте­пенью и в молодости писал многообещающие работы о группах Ли. Эта информация меня очень заинтересовала: существовала, значит, сфера или область человеческого знания, где он первый отчетливо разглядел истину, реальную, доказуемую.

– Да… – согласился он чуть ли не с сожалением. – Разумеется, позднее все это было продемонстрировано в более общем виде.