Телохранитель для души
Шрифт:
Виктория в том детском доме с пяти лет воспитывалась. До полных пятнадцати, пока ее не удочерили.
Какое это счастье небывалое, может лишь детдомовец понять. Особенно если учесть, что шансы обрести родителей, когда ты вошел в подростковый возраст, тают с каждым месяцем.
Тетю Катю она очень любила. Вернее, любит. Жаль, что так вышло. Не следовало Вике иллюзии строить, вот и все. Чем качественнее построенная иллюзия, тем больнее ее ампутировать.
Дело в том, что семья решила от нее избавиться. Не сразу, зато изящно.
Вика
Она заставила себя принять за данность этих мамы-Катиных детей. Она смогла их полюбить и уже почти не ревновала. Но судьба продолжила раскачивать кораблик ее счастья, хотя поначалу визиты Валика к ним в дом проблем не предвещали, а тем более не предвещали беды.
Валентин Попов посещал Демидовых не в одиночку, а в составе семейного клана. Его папаша был владельцем небольшого, но надежного коммерческого банка, и приятельские отношения Попова-старшего с предпринимателем Демидовым подкреплялись взаимным корыстным интересом. Точнее выразиться – корыстный интерес подкреплялся раутами и пикниками с барбекю.
Отношение к Попову-младшему у Виктории сложилось неоднозначное.
Валентин был умен и на редкость эрудирован, а в его манерах проскальзывал волнующий шарм странно-зажатого обаяния. Но скоро выяснилось, что за Валиком вьется шлейф невнятных слушков и пересудов, что само по себе Вику не удивило, но заставило свести общение с банкирским сынком к возможному минимуму – из соображений брезгливой чистоплотности.
Тем более что он был химик, а она с некоторых пор не любила химиков.
Во-вторых, он был биолог, а значит, мучил морских свинок и белых мышей. И хоть он не выглядел как ученый-маньяк из средней паршивости голливудского ужастика, подозрения, что Валик таки маньяк, косвенно подтверждались. Он был сыном финансиста, однако его потянуло на лабораторные склянки и мизерные дивиденды. Надо полагать, что оборудование ему все-таки папочка ко дню рождения прикупил, а вот на персонал и реактивы деньги выделял едва ли.
Но вся эта чужая жизнь Вику не должна была задевать и, в принципе, больше не задевала. До тех пор, пока Демидов, собрав семейство в библиотеке, не объявил торжественно, что они с Поповым-старшим генерировали идею женить на ней этого заикающегося биохимика. А мама Катя с радостной улыбкой прибавила, что сие есть прекрасная для Виктории партия, так как молодой человек интеллигентен и из хорошей семьи.
Никто, конечно, Вику не принуждает и не торопит, у нее будет возможность к жениху присмотреться, и лишь по прошествии времени последует официальное сообщение об их помолвке.
Вика подумала, что отец так шутит. Или что она неправильно поняла маму. Недослышала, не разобрала, перепутала. Переспросила даже. Потом молча поднялась в свою комнату,
Грохочущие звуки не смогли прогнать боль, раздиравшую душу. От ее острых клыков негде было спрятаться, нечем заслониться.
Лишняя. Для них чужая. Для тех, кто ей так дорог, так по-детски дорог и необходим, к кому прикипела душа – чужая. Кому доверяла и доверилась. У них теперь свои дети. Целых двое. А девочка из приюта – лишняя.
Боль, заполнившая Викино сердце, добралась до самых сокровенных его уголков, отыскав для себя обильную пищу. Желчную ревность к Демидову, подлую – к близнецам. Подозрение, что мама Катя сто раз пожалела, ее удочерив. Шрам от раны, оставленной другом Генкой. Генкой Неботаником, потому что химиком, с которым они весь интернат продружили и который недавно сконфуженно заявил, что собрался жениться, а Вика даже не стала спрашивать на ком.
Чужие вины, незалеченные раны и горькая от них несчастность, слившись бурным потоком с новой напастью – яростной, оглушительной, сносящей разум болью, подсказали Виктории решение.
Единственно возможное и единственно верное – она ушла из приемной семьи. Напихала в баул каких-то шмоток, кинула на тумбочку ключи от машины и уехала на пригородной электричке в Фаддеевку к Танзиле Асадуллиной.
Танзиля Усмановна удивилась, увидев ее на пороге, но куда еще Вика могла податься? На вокзал в зал ожидания?
В зале ожидания можно отсиживаться, предполагая нервы предкам помотать и через денек вернуться.
Вика не собиралась возвращаться. Найдет работу, будет квартиру снимать. В нахлебниках ни у кого она оставаться не собиралась. Вуз, конечно, придется бросить, да и фиг с ним, с высшим образованием. Она веру в людей потеряла. По сравнению с этим брошенный после четвертого курса универ – полная лажа.
Танзиля вроде бы даже ей обрадовалась.
Выслушала молча Викину историю, желчно хмыкнула, и было непонятно, что это хмыканье конкретно означает, а потом поселила в просторной гостиной, куда выходила дверь хозяйкиной спальни и начиналась скрипучая лестница на второй этаж.
– Мать знает, где ты? – лишь спросила она.
– Она мне не мать, – ответила сдержанно Вика.
– Дуры обе, – подвела итог Усмановна и больше вопросов не задавала.
Сначала мама Катя ей звонила, но Вика трубку не брала.
О чем им говорить? Все уже сказано.
Звонки прекратились. Несколько раз к ней пытались пробиться мамины подружки – Надежда Михайловна, Алина, Валерия Львовна, но с тем же результатом.
Вика не особенно опасалась двух последних, а вот тетя Надя могла легко унюхать, что Викин поступок содержит в подоплеках добавочный мотив и он не менее серьезен, чем гремучая смесь из гордости, ревности и обиды. Однако, если таковой мотив и имелся, обсуждать свои внутренние проблемы Виктория ни с кем не собиралась и на тети-Надин нажим могла ответить грубостью, чего не хотелось совершенно.