Телохранитель
Шрифт:
— Что с тобой? Как ты можешь, Мардж? — обратился он к сестре.
— Эта идея принадлежит мне.
Гарри повернул голову и уставился на сына. Его идея?
Улыбка Шона была полна горечи.
— Тетя Мардж пыталась отговорить меня. Я бы подал петицию о смене фамилии еще шесть месяцев назад, но она упросила меня подождать и сначала поговорить с тобой. Вот только у тебя не нашлось времени. Поэтому… — он пожал плечами, — поэтому я сам обратился к адвокату.
— Ты хочешь сменить имя? — растерянно спросил Гарри. — Ты хочешь этого?
— Эм даже не знает, что ее настоящее имя О'Делл, — мы так долго назывались Шон и Эмили Новик… Вот я и подумал, что это имя может официально стать нашим, но юристы ответили мне, что они не начнут дела без твоего согласия. Так возник вопрос об опекунстве. Мне было сказано, что, хотя я и несовершеннолетний, я могу возбудить дело об опекунстве ввиду пренебрежения тобой родительскими обязанностями.
— Пренебрежения?
Гарри стало трудно дышать. Значит, эти бумаги исходили не от Мардж, а от Шона, от его собственного сына?
— Неприятное слово «пренебрежение», да, Гарри? — В глазах Шона сверкнуло презрение. — Но зато точно соответствует ситуации. Если только за последние два года ты не придумал чего-нибудь лучшего.
Гарри был не в силах открыть рот. Да и что он мог сказать? За его спиной Эмили, сидевшая на качелях, тихонько заплакала. Ее приглушенные рыдания создавали мрачный фон для этой тягостной сцены и в полной мере соответствовали выражению лица Шона. Оно казалось непреклонным и неспособным прощать.
— Я… Мне очень жаль, — выдавил наконец Гарри, обретя голос.
— О, это, разумеется, меняет дело, — ядовито отозвался Шон.
— Я просто не знаю…
— А я знаю. Ты приехал слишком поздно. Больше я не хочу оставаться О'Деллом, и мне не нужен такой отец.
Слишком поздно! Несмотря на все то, что Алессандра говорила ему, Гарри приехал слишком поздно.
— Отправляйся обратно в нору, из которой выполз, и оставь нас с Эм в покое. Нам и без тебя хорошо.
Это оказалось последним и самым болезненным ударом в сердце, истекавшее кровью. Им действительно во всех отношениях лучше без него.
Осмотревшись, Гарри заметил Мардж, прижимавшую к себе Эмили, — они молча сидели на качелях. Он посмотрел на Алессандру, лицо которой приобрело пепельный оттенок, а глаза казались огромными, и понял, что она с тревогой ждала продолжения. Но он ничего не мог сделать, потому что было слишком поздно.
Гарри спустился вниз по ступенькам, прошел мимо Шона, не взглянув на его окаменевшее, жесткое лицо, и вышел на улицу, к машине. Там он вытащил с заднего сиденья свой рюкзак, открыл передний карман на молнии, извлек из него документы, касавшиеся опеки, и расписался где положено.
— Гарри! — Алессандра бросилась к нему. Глаза ее были полны отчаяния.
Он швырнул подписанные бумаги на подъездную дорожку.
— Я уезжаю.
Ни Шон, ни Мардж, ни Эмили не сдвинулись с места — все трое словно окаменели.
Гарри сел в машину и тронул ключ зажигания, отчаянно надеясь, что машина заведется сразу. Но машина не слушалась, и Алессандра успела вскочить в нее секундой раньше, чем захлопнулась дверца. Только после этого машина рванулась вперед, оставив на мостовой следы резины.
Единственным его желанием было уехать, умчаться как можно скорее.
— Господи, Гарри!
Алессандру с силой бросило на него. Она с трудом сумела вскарабкаться на сиденье и пристегнуть ремень безопасности.
— Как ты мог так поступить? — Она взмахнула бумагами, которые едва успела подобрать. — Неужели одним росчерком пера ты откажешься от своих детей?
Гарри не ответил, он лишь переключил скорость, и они помчались еще быстрее. Взгляд его был устремлен на дорогу, губы сурово сжаты, лицо искажено гневом.
— Не могу поверить, что ты готов сдаться без боя! — расстроенно сказала Алессандра.
— Придется поверить.
Они повернули налево, и задняя шина жалобно взвизгнула, но вместо того чтобы сбросить скорость, Гарри еще прибавил газу и помчался дальше, лихо срезая повороты.
— Гарри, пожалуйста! Здесь скорость ограничена…
— Если тебе не нравится, можешь, мать твою, вытряхиваться из машины!
После очередного поворота он перескочил на встречную полосу, и мимо них с ревом промчался грузовик.
— С меня хватит! — крикнула Алессандра, разъяренная тем, что он подвергает риску ее жизнь, одновременно злясь на себя за то, что вообразила, будто может заставить его послушаться. — Сейчас же останови машину! Можешь разбиться, если хочешь, но я хочу жить!
Гарри резко свернул на парковку возле ресторана у подножия холма и затормозил на гравиевой дорожке. Он смотрел прямо перед собой, на щеках его играли желваки.
— Если тебе не нравится, как я веду машину, выметайся!
Он был готов избавиться от нее, выкинуть ее так же, как бросил своих детей.
— Как ты можешь? — Голос Алессандры дрожал. — Как ты можешь просто взять и бросить свою семью? Как ты мог провести два года вдали от своих прекрасных детей, занимаясь делом, которое, как мне известно, тебе ненавистно? Тебе не хочется вернуться? Ты хоть посмотрел в глаза Эмили? Что вообще с тобой творится? — Она заплакала. — Неужели ты не понимаешь — эти дети должны быть главным в твоей жизни! Я бы душу продала дьяволу за право иметь ребенка, а у тебя двое — и ты собираешься их бездумно уступить, отдать. Ты должен бороться за них, Гарри. Как ты можешь отдать их без боя? Ты готов пойти на все, чтобы отомстить за смерть своего сына, но даже не пытаешься ничего сделать для своих детей, оставшихся в живых. У тебя есть так много, но ты не понимаешь и не ценишь этого, ты думаешь только о том, чего у тебя нет. Даже у меня есть надежда — я смотрю вперед и вижу, что все может измениться к лучшему. А у тебя это лучшее в руках, и ты его отталкиваешь, гоняясь за призраками прошлого.