Темная роза
Шрифт:
Елизавета часто приходила на развалины часовни, ее притягивали сюда ощущения пережитого ужаса и спокойствия. Тут и там сквозь трещины в камнях пробивались уже зеленые побеги, мох и лишайник смягчали острые края выгоревших стропил и разбитых черепиц. Ее успокаивало зрелище того, как быстро жизнь преодолевает бесплодие смерти. Часовня нравилась ей и прежде, но теперь она стала для нее еще ближе внутренне.
При виде Пола Елизавета не обронила ни слова, столь же равнодушно выслушав принесенные им новости, как принимала его подарки: она едва замечала его. Она жила в мире собственных мыслей, куда он едва ли мог проникнуть, в сне о Мужчине, вес и величина которого заслонили свет. Это была ужасная и вместе с тем странно притягивающая и очаровывающая фигура. Она не помнила, конечно, реального человека – шок изгладил из ее памяти все воспоминания, – но она создала себе фантазию, с которой ей было легче жить, несмотря на источаемый ею ужас, чем с реальными мужчинами.
О ребенке она и вовсе не вспоминала – это была какая-то странная болезнь, которая кончилась, лихорадка, от которой она оправилась. Она никогда не видела ребенка, и он ничего не значил для нее. Во время беременности ее опорой и поддержкой была Нанетта, однако она не сожалела, когда та уехала – в Нанетте было что-то пугающее, какая-то жестокость и целеустремленность. Она любила Нанетту, но не стремилась вновь увидеть ее.
Елизавета не знала, что с ней станет – это и была главная причина ее апатии. Она боялась будущего, боялась того, что с ней может произойти, боялась того, что ее выдадут замуж, и боялась того, что никогда уже не выйдет замуж. Она нашла прибежище в равнодушии, в уходе в болезнь, которая защищала ее от требований реальности и будущего.
А больше всего Елизавета опасалась Пола – ведь от него исходила главная опасность, он был господином Морлэнда и мог отправить ее домой, когда ему заблагорассудится, или вообще выставить из дома, как нежеланного котенка. Она старалась избегать встреч с ним, но Пол никак не хотел понять этого, так что ей приходилось быть с ним равнодушной, принимать его подарки и отставлять их в сторону, не глядя. Если бы она посмотрела на них, если бы признала их за подарки, то пропала бы. Но ей все труднее удавалось оставаться в плену своего сна – жизнь, та самая сила жизни, которая так быстро затягивала старые шрамы от пожара в часовне, исцеляла и ее существо, наполняла ее стремлением жить, действовать, ощущать. Она в отчаянии отвернулась от Пола и устремила взор в блеклое ноябрьское небо.
Пол некоторое время молча стоял рядом, уважая ее стремление к уединению и вместе с тем еще сильнее желая привлечь ее внимание. Елизавета была так прекрасна: бледную кожу оттеняли черные волосы, а глаза – голубее неба, такие голубые, как цветок горечавки. Пол с тоской вспоминал время ее первого приезда в Морлэнд, когда он развлекал ее и ее сестру и когда она так нуждалась в его обществе. Ему хотелось обрадовать ее, заставить ее улыбнуться ему, чтобы она ждала его приезда и скучала без него.
Пол был воспитан в строгих правилах, он научился прилагать большие усилия для достижения цели и терпеть выходки и причуды старших и высших. И он, в свою очередь, укротил своего жеребенка, как только получил его. Это было дикое, необузданное животное, и Полу пришлось приложить немало усилий, терпеть его припадки бешенства и постепенно, лаской приучить его, есть из рук и сделать совсем ручным. Он отчетливо помнил все стадии укрощения, с того самого момента, когда увидел, как негодующе отпрянуло непокорное животное от его руки. Теперь, когда он стоял рядом с Елизаветой, недовольно отвернувшейся от него, он заметил, как она искоса бросила на него взгляд.
– Мне нужно поехать по делу в Твелвтриз, – произнес Пол, немного помолчав, – не хочешь ли проехаться со мной?
Елизавета ничего не ответила, хотя, очевидно, слышала его:
– Там у меня есть большие гончие, – продолжал он осторожно, – одна из сук вчера ощенилась, это пестрый волкодав, но отцом был самый крупный мастиф, по имени Геракл. Мне кажется, щенки должны быть очень удачные. Довольно интересная помесь, как ты думаешь?
К собакам Елизавета всегда была неравнодушна и чуть было не раскрыла рот. Пол продолжал, словно не замечая ее молчания:
– Они должны вырасти большими, это наверняка. Может быть, самыми большими собаками в Йоркшире, так что будет на что посмотреть. Я их продам, но лучшего щенка из помета хочу оставить себе. Конечно, нужно, чтобы его выбрал знаток.
Елизавета повернула голову к нему. Пол вкрадчиво, как бы невзначай, продолжил:
– Так что если хочешь, поедем, и ты поможешь мне выбрать. Погода хорошая, это будет неплохая поездка. Идем, идем же.
Он осторожно помог ей встать на ноги и отвел через часовню домой. Пол всю дорогу боялся, что Елизавета убежит, как дикое животное, подведенное слишком близко к человеческому жилью, но она послушно и безвольно шла за ним. Ей было шестнадцать, а в шестнадцать лет не так-то просто отгородиться от жизни.
Наступление зимы положило конец шотландской кампании, и в конце ноября Джон Невилл вернулся в Лондон, чтобы провести Рождество со своей женой в доме в Чартерхауз. Кэтрин, как всегда, встретила его приветливо, а Нанетта особенно была рада видеть его, чувствуя, что подруга находится в опасности из-за притязаний Томаса Сеймура, которого они каждый день встречали либо в королевской детской, либо чисто «случайно» где-нибудь при дворе. Однако ее радость оказалась недолгой – вечером лорд Лэтимер лег спать рано, жалуясь на усталость от путешествия, а утром не проснулся – он тихо умер во сне.
Кэтрин искренне горевала, хотя скорее как по отцу, а не как по мужу. Он был ее кузеном, знал ее с детства, и она любила его как доброго друга и благожелательного родственника. Ее поведение было возвышенным и сдержанным, как и полагалось приличиями, и она заказала траурное платье. Однако никто не мог требовать от нее того, чтобы она выглядела убитой горем, выла или рвала на себе волосы, уделяя меньше внимания своему туалету и прическе – хотя теперь Кэтрин носила черные платья.
Ей было всего тридцать лет, и она дважды оставалась вдовой, но выглядела значительно моложе своего возраста, так как выходила замуж за мужчин старше себя и никогда не рожала, в ней чувствовалась какая-то девическая невинность. И она была очень, очень богата – она получила не только наследство от отца, но и огромные имения своего первого мужа и еще большее состояние Джона Невилла. Лорда Лэтимера похоронили в церкви Св. Павла, и Рождество Нанетта и Кэтрин провели уединенно, никого не принимая. Но сразу же после наступления нового, 1543 года. Томас Сеймур не замедлил нанести ей визит.
И туг уже Нанетта не смогла скрыть своего неодобрения.
– Это неприлично, Кэт, – сурово сказала она, – твой муж только-только похоронен, его завещание еще даже не утверждено, а ты принимаешь этого мужчину.
Кэтрин рассмеялась:
– Ну, Нан, слова «этого мужчину» звучат у тебя так неодобрительно, и ты так сурово поджимаешь губы!
– Я и в самом деле не одобряю этого. У него плохая репутация.
– Репутация кого?
– Ты знаешь, что я имею в виду.
– Да, и я удивлена, что ты прислушиваешься к разным сплетням. Мужчины просто ревнуют его, вот и говорят о нем всякие гадости, потому что он красивей их и храбрее и более обаятелен, чем большинство из них, а кроме того, обыгрывает всех в теннис.