Темная сторона города (сборник)
Шрифт:
Клетчатый фланер – не Франчик, другой, потолще и пошире в плечах, – собрав вокруг себя очередную группу туристов, указывал на окно серого дома с тяжелыми бледными русалками, вальяжно расположившимися на карнизе.
Ивана замедлила шаг, и вместе с ней замедлили шаг Орест и Гительмахер.
– А вот тут, – говорил фланер, указывая тростью на окна второго этажа, – живет знаменитая черная вдова. За последние шестьдесят лет она похоронила троих мужей, а сама выглядит от силы на сорок пять. Еще при курфюрсте один из ее тогдашних любовников, почувствовав странное недомогание, обратился за помощью к ученику Фройда, профессору Гузневичу, и тот, опросив больного, посоветовал ему отказаться от роковой страсти… однако больной предпочел зачахнуть
Дверь распахнулась, и Ивана увидела Каролину, но Каролину в бархатной шляпке с густой вуалью и в норковой накидке. Шла Каролина так, как, видимо, в ее представлении должны ходить роковые женщины – маленькими шажками, как бы по струночке, но при этом соблазнительно виляя задом.
Туристы тактично расступились, провожая ее восторженными взглядами.
– С добрым утром, Каролина, – вежливо сказала Ивана, поскольку Каролина явно склонна была ее не заметить.
– Ах, это ты! – рассеянно воскликнула Каролина, демонстративно игнорируя туристов. – Тебя что, уже арестовали? Добрый день, господин следователь!
– Это не конвой, – Ивана поджала губы. – Это мои коллеги. Я их консультирую… Исключительной важности дело. Ну, потом расскажу. А что это ты так вырядилась? На маскарад идешь?
Каролина воровато оглянулась и, убедившись, что туристы под предводительством фланера стоят достаточно далеко, шепотом сказала:
– Он говорит, мне ничего не надо делать… Просто иногда в назначенное время выходить из дома и… ну, хоть в кофейню, хоть куда. Ну и одеваться пошикарней. А где я возьму пошикарней? Норковую накидку я у мадам Поплавской одолжила, а шляпка мамина… я только тушью ее кое-где подкрасила, и все. А деньги хотя и небольшие, но все ж деньги… мама вырезку телячью любит, а где мы на вырезку возьмем?
– Госпожа Ивана, – жалобно сказал Орест, – умоляю!
– Иду-иду, – Ивана развела руками, мол, что поделаешь, не продохнуть, и, вздернув голову, прошествовала мимо. Гительмахер и Орест покорно потащились за ней, точно гусята за гусыней.
Каролина же двинулась в направлении рынка, и Ивана, украдкой оглянувшись, отметила, что пожилой, приличного вида господин, разглядывавший трости и зоны, выставленные в витрине на углу, при виде Каролины застывает, приоткрыв рот, а потом, вместо того чтобы идти по своим делам, поворачивается и как привязанный тащится за неотразимой дамой в норковой накидке и шляпке.
Орест явно чувствовал себя неловко среди всей этой цветочной роскоши, а Гительмахеру было все равно.
– Но, госпожа Ивана, здесь и спрятать-то негде… Ладислав наверняка здесь искал.
– Это не здесь, – сказала Ивана, – это в подсобке. Там, где он ее убил.
– Ладислав тоже был не дурак.
– В том-то и дело, что дурак, – сказала Ивана презрительно. – Хотя, конечно… есть опасность, что шедевр утрачен, но я все же надеюсь…
В подсобке работали те девушки, которых не пускали на свет, иными словами, непривлекательные и оттого злые, но с Орестом они пререкаться побоялись и освободили помещение без лишних слов. И они втроем остались в полутемном сыром помещении, среди вороха цветов и листьев, и у каждого цветка был свой особенный запах, и запахи эти смешивались во что-то уж совсем невообразимое, так что у Иваны закружилась голова.
– Ну? – нетерпеливо переступил Орест с ноги на ногу.
– Сейчас, – сказала Ивана, – сейчас, погодите…
Цветы стояли в эмалированных и жестяных ведрах, охапками, срезанные, обреченные на умирание… Колокольчик – думаю о тебе. Пурпурная гвоздика – своенравие. Орхидея – усердие. Миндаль – обещание… Папоротник, аспарагус, физалис… Столько цветов, столько трав, охапки привядших цветов отдельно, на клеенке. Обломанные ветки, пожелтевшие стебли… Брак, пересортица.
– Я думаю, – говорит Ивана, – я думаю… вот.
И она аккуратно приподнимает
– Боже мой! – выдыхает Орест.
– Она наглая была, Анастасия. Прятать надо нагло, весело. Чтобы все – на виду.
– А если бы ее выкинули, клеенку эту?
– С чего бы? Она тут всегда лежит. Цветы выносят и выкидывают, это да. А она лежит, и все. Цветы преходящи, клеенка вечна.
– Позвольте! – Гительмахер вынимает из нагрудного кармана лупу и, кряхтя, присаживается над клеенкой. Ивана смотрит, как он прилаживает к неровно обрезанному краю картины симметричный лоскут и удовлетворенно кивает сам себе.
– Ну что? – Орест выглядывает из-за плеча Иваны.
– Да, это она. Та самая. Видите, это то, что она вырезала из рамы, а это – то, что осталось в раме. Края совпадают. Тютелька в тютельку, можно сказать.
– Боже мой, – повторяет Орест как заведенный. – Боже мой.
– Только… позвольте сюда, к свету… ну да… не хочу вас расстраивать, но…
– Он поврежден? – страдальчески морщит лоб Орест, – от сырости?
– Нет, при чем тут сырость. Я хочу сказать… Скорее всего, это не Вермеер у вас. Подделка. То есть изначально подделка. Хан ван Меегерен, скорее всего, ну, знаете, знаменитый жулик, он прекрасно работал Вермееров. Я бы датировал вашего тридцатыми или сороковыми. Меня, конечно, смущает каталог – там черным по белому, что приобретен в восемнадцатом веке, но я бы усомнился. Видите, вот эти кракелюры? Ну, мелкие трещины.
– Я думала, на старых полотнах всегда так, – говорит Ивана.
– Не совсем. У оригинала они глубже… А на вашем они как раз для подделок Меегерена типичны, он в печи полотна прожаривал… специально, чтобы состарить полотно, у него была своя технология, и… Можно, конечно, дополнительную экспертизу, но я абсолютно уверен.
– Но это именно та картина, что была украдена? – напирал Орест.
– Да.
– Тогда… какая разница? Я хочу сказать, все эти штуки, подлинное там, не подлинное, это дело темное. Мы нашли картину? Нашли. Вы готовы подтвердить, что это она?
– Да, – Гительмахер выпрямился, сложил лупу и вернул ее в нагрудный карман, – это я готов. Но послушайте, что тут у вас вообще творится? Ни одной точной даты. Ни одного проверенного факта. Тут у вас вообще есть что-то настоящее? Что-то не поддельное? Или все это – одна сплошная огромная туристская туфта?
– Есть, – сказала Ивана, – мы.
Гительмахер задумчиво посмотрел на нее поверх пенсне и пошевелил носом.
– Вы в этом уверены? – спросил он.
Солнечный свет плясал на промытых окнах, на статуях святых у собора, на кариатидах, на расправившем крылья над карнизом каменном орле, которому какой-то шутник напялил темные очки. Ивана шла по брусчатке, над которой стелилась легкая, чуть заметная дымка, шла, привычно огибая туристов, имевших обыкновение останавливаться в самый неподходящий момент, чтобы полюбоваться на очередную достопримечательность. При этом Ивана чуть шевелила губами, сопровождая умственную деятельность. Надо нанять девушку и сделать уборку. Наверное, давно пора было выбросить все это старье, а теперь уж и деваться некуда. Мебель можно частью отремонтировать, частью прикупить новую, денег, конечно, не напасешься, но можно на первый момент продать шубу Анастасии – это вроде как наследство. Анастасия не возражала бы. Уж что-что, а жадной она никогда не была. Орест говорит, что ей, Иване, полагается от города грамота, это, конечно, хорошо, но лучше бы деньгами… Еще надо поторопиться с заказом Янека, если хорошо получится, можно будет уговорить его на еще одно предприятие, и легенду хорошую разработать. В конце концов, не только турки осаждали город… Его кто только не осаждал. А потом пойдет эта работа с иллюстрированным атласом цветов, и работа хорошая, и место приятное, и венский штрудель она, Ивана, очень любит.