Темная сторона Сети (сборник)
Шрифт:
Расчищенные утром дорожки замело, в галоши набился снег. Подвесной фонарь над крыльцом раскачивался от ветра, все вокруг шевелилось, шаталось и колыхалось – и мерещилось, что рядом кто-то есть: таится в движущихся тенях, прячется за шумом леса.
Электричество в большом доме выключили еще днем, но довольно было заглянуть туда и принюхаться – не пахнет ли газом или горелой проводкой. Дымов, повозившись с ключами, раскрыл дверь и постучал ногами по коврику при входе, стряхивая снег. Ему сразу почудилось, что в доме кто-то есть, но виной тому был движущийся свет, падавший из окон и открытой двери. Дымов пожалел,
Лязгнула дверь, смолк шум ветра, только тени с улицы скользили по паркету. А в глубине дома отчетливо скрипнула половица. Только тут Дымов подумал, что напрасно не взял с собой ружье – слишком понадеялся на волкодавов. Фонарик не взял тоже, но он никогда его не брал – не любил.
В доме не пахло ни газом, ни дымом, лишь слегка тянуло тухлым, словно где-то за шкафом умер хомячок. Формально проверку следовало считать законченной, спрей для собак – это полная ерунда. Дом был заперт, собаки бегали по участку, никто не мог проникнуть сюда незаметно. И Дымов уже повернулся к двери, когда за спиной по паркету что-то клацнуло. И звук этот трудно было с чем-то перепутать: так цокают по полу собачьи когти.
Хаски…
Мысль обдала холодом с головы до пят, даже колени дрогнули. Дымов медленно оглянулся, уверенный, что в темноте увидит гадкую улыбку нарисованной собаки. И в ту минуту предположение не показалось ему ни смешным, ни абсурдным.
Нет, никакой собаки он не увидел, тем более нарисованной. Но услышал удалявшиеся собачьи шаги, так хорошо различимые в тишине.
– Что ему ночью на улице делать? – спросил человек в синем свитере.
– Мало ли. Он все-таки сторож. Может, услышал что-нибудь. А может, ему положено время от времени обходить двор.
– Зачем он тогда возвращался?
– Что-то забыл, наверное, – пожал плечами психиатр.
– А может, ему что-то за окном привиделось? Ты не допускаешь такого? Он в окно смотрел.
– Ему положено смотреть в окно. Не вижу в этом ничего странного. И я не заметил никакой тревоги или страха. Может, он вышел по нужде.
– Его слишком долго нет.
– Не слишком.
Дымов собирался выбросить из головы кошмар, достойный пионерского лагеря, и вернуться в сторожку. Он уже протянул руку к двери, но тут в глубине дома раздался тихий стон со всхлипом, а потом детский голос:
– Вадик?.. Вадик, это ты?
– Кирилл? – переспросил Дымов. Мальчишку волкодавы ни за что не тронули бы, на охрану детей собак натаскивали специально приглашенные инструктора. Но как он тут оказался? И откуда у него ключи? Впрочем, ключи Кирилл мог стащить у отца.
Ответа не последовало, и Дымов пересек гостиную, направляясь к кухне, откуда, скорей всего, и слышался голос.
– Кирилл! – позвал он на всякий случай.
Но вместо ответа услышал отвратительное чавканье, которое тоже было ни с чем не перепутать: с таким звуком собаки едят мясо, Дымов слышал это ежедневно.
– Кирилл? – чуть громче окликнул он мальчишку, но ответа не получил.
Гостиная худо-бедно освещалась и уличным фонарем, и лампой над крыльцом, впереди же маячила лишь полная темнота. Дом строили в новомодной манере, на первом этаже не было дверей, только арки, и Дымов помедлил, прежде чем повернуть в кухню, – надеялся, что глаза привыкнут к темноте.
Сначала тьма показалась ему непроглядной, лишь посреди кухни, на полу, угадывалось какое-то движение. Чавканье смолкло вдруг, и вверх, словно умоляя о помощи, взметнулась детская ладонь, светлая и от того видимая в темноте. А потом хаски подняла голову: сверкнули маленькие глаза, сквозь мрак проступил белый рисунок на ее морде – совсем как на картинке. Она поглядела на Дымова и улыбнулась. Победно.
Дымов не подумал, как нелепо происходящее, как похоже на кошмарный сон. На его глазах собака загрызла ребенка, а он не успел ничего сделать, даже не попытался его спасти. Медлил и чего-то ждал. Может быть, еще не поздно? Но, ударив хаски кулаком в нос, он предполагал, что рука провалится в темноту. Или наделся на это. Потому что лучше бы происходящему быть сном или видением…
Рука в темноту не провалилась. Костяшки пальцев врезались во что-то холодное и влажное, скользнули по зубам, обдирая кожу, – странно-податливое, расслабленное тело собаки беззвучно отлетело к мойке и шмякнулось на пол. Будто это была мертвая собака. И снова пахнуло дохлым хомячком.
Дымов присел на одно колено и пошарил рукой по полу – там было пусто. Но тут же из угла раздался голос Кирилла:
– Вадик, ты прости. Мне хаска так велела. Я не мог ее не послушать.
Бледное неподвижное лицо выступило из темноты.
– Она… ничего тебе не сделала? – спросил Дымов, отступая в сторону не столько от собаки, сколько от мальчика.
– Она перегрызла мне горло, – спокойно ответил мальчик.
В кармане психиатра заиграл телефон, он снял трубку, долго кивал, повторяя: «Понятно», а потом сказал:
– Дай им по полтаблетки родедорма и оставь в комнате ночник. Можешь посидеть с ними, пока они не заснут… Ничего страшного нет, уверяю. – Он выслушал ответ и сказал раздраженно: – Ну и убери свою Жульетту, раз дети ее боятся.
Он отсоединился и ответил на вопросительный взгляд человека в синем свитере:
– Дети не могут уснуть, мать беспокоится. Кирилл собирался поехать на дачу, но его вовремя отправили обратно в постель.
Человек в свитере взглянул на собеседника неуверенно, если не сказать – удивленно.
– При том, что я не верю в смертельные файлы, мне кажется, это как-то… рискованно… После того, что произошло с братьями Радченко… Есть же не только внушение, но и самовнушение, а ты предлагаешь лишь оставить им ночник… Может, матери от них лучше не уходить?
– Братья Радченко – редчайший случай в моей практике, если не сказать – единственный. И произошедшее с ними вовсе не предполагает, что с братьями Витковскими произойдет то же самое. К тому же я наблюдал за ними всю прошлую ночь – ничего экстраординарного. И… – психиатр улыбнулся, – они же выполнили условие – распространили, так сказать, картинку…