Темная сторона Швеции (сборник)
Шрифт:
– Попытайтесь. Первый вопрос, который задали вы, а не ваш коллега. Что вы спросили?
Шарлотта закрывает глаза, и тут же на нее обрушиваются воспоминания. Как она почти перебила коллегу, как получились два вопроса в одном. «Эрик был дома в ночь накануне смерти? Где он спал?» Никто из родителей не ответил. Леннарт кашлял и сморкался. Ловиса сидела, опустив глаза. Сцена снова встает у Шарлотты перед глазами. Почему она тогда не отреагировала на отсутствие ответа? И она снова повторяет тот же вопрос:
– Где Эрик спал в ночь накануне убийства?
– Я не знаю.
Ловиса замолкает. Делает глоток чая, глубоко вздыхает.
– Я все решила год назад. Решила рассказать. Когда прочитала о вас в газетах. Я не понимала, что вы были… Что вы есть… То есть вы были такая симпатичная, совсем не похожа на ту, кто встречается с женщинами…
Шарлотта понимает, что имеет в виду Ловиса. В прошлом году газета «Гётеборг постен» напечатала статью о ней с фотографией и громким заголовком «Женщина, комиссар и лесбиянка».
Когда Шарлотту повысили в должности, все вдруг стали интересоваться ее сексуальной ориентацией. Несмотря на то что она была открытой лесбиянкой уже пятнадцать лет и что она не единственная лесбиянка в полиции. Но первая среди комиссаров. Сама она на такие вещи не обращает внимания, но и от внимания общественности не отказывается в надежде, что это поможет другим гомосексуалистам выйти из тени и перестать чувствовать себя отверженными.
Но почему Ловиса говорит об этом? Какое это имеет отношение к убийству Эрика?
– Не понимаю. Какое…
– Вы спрашивали о мотиве. Вы понимали, в чем дело. Наверное, нужно быть одной из них, чтобы понять это… Вы спрашивали о девушках Эрика, о его врагах, о ревности, о том, где он проводил ночи… Только вы могли это заподозрить.
Одной из них…
Шарлотта зажмуривается, стараясь не принимать оскорбление близко к сердцу. Она привыкла к подобным оскорблениям, но они все равно ее задевают. Тем не менее любопытство сильнее гордости. Кажется, мозаика начинает складываться. Гомосексуалист. Только другой гомосексуалист может это определить.
– Эрик был…
– Был ли он педерастом?
Последнее слово она буквально выплевывает. Тон резкий. Губы поджаты. Ловиса трясущейся рукой подливает чаю.
– Он был гомосексуалистом?
– Разумеется, был. И как вы только этого не поняли? Опрашивали друзей, рылись в его вещах… Неужели вам не показалось странным, что у него не было девушек, несмотря на такую внешность? А вы… Вы тоже копались во всем этом… задавали вопросы… Но Леннарт…
– Леннарт?
Ловиса замолкает. Взгляд скользит к окну. Вид у нее усталый и отстраненный. Взгляд устремлен куда-то вдаль. Может, на башни отеля «Готиа тауэрс», может, на струи дождя, а может, она видит в темном оконном квадрате что-то свое.
Старушка причмокивает губами – вульгарный жест для такой воспитанной аристократки. Видимо, в горле у нее пересохло от волнения. Пожилая женщина отпивает чая и снова встречается с Шарлоттой взглядом. Может, она пьяна? Взгляд мутный, глаза красные, припухшие…
Видно, что рассказ дается ей с трудом. Что ей одновременно хочется все рассказать и унести эту тайну с собой в могилу.
– Не поставите пластинку снова? Она закончилась. Под звуки музыки мне легче говорить, – Ловиса кивает в сторону граммофона на шкафчике у стены. Рождественская музыка, которая встретила Шарлотту на пороге. Она даже не заметила, что пластинка закончилась.
– Конечно. Ту же самую?
Отвыкшими пальцами берется за иглу. С появлением лазерных дисков граммофоны ушли в прошлое, но сердце тоскует по старым популярным песенкам, когда видишь эти черные виниловые пластинки. Махалия Джексон, «О, священная ночь». Старомодная рождественская музыка, но не надо забывать, что Шарлотта сейчас находится в доме Гранатов. Сперва раздается скрип, потом на секунду повисает тишина – и начинается музыка. Под звуки органа звучный голос Махалии наполняет комнату.
«Сегодня родился Иисус. Сегодня мы должны поблагодарить Бога за его дар. За то, что он даровал нам своего сына в человеческом обличье. За то, что позволил ему родиться у обычной бедной женщины. Мария прижимала его к груди, голого, новорожденного… Мы должны… Иисус с нами сегодня, он всегда с нами… Все ночи…»
– О господи, что я наделала… Прости меня, господи… Прости меня, Эрик…
Ловиса сидит, закрыв глаза и откинувшись на спинку кресла. Она бормочет что-то бессвязное. Шарлотта стоит возле граммофона и смотрит на женщину, стараясь разобрать слова.
– Я сама напросилась. Я спровоцировала его. Обратилась к Леннарту, потому что он был такой прямой в своей вере, такой принципиальный… Я ненавидела слабаков, которые считали, что могут называться христианами и при этом толковать написанное в Библии по-своему. Тех, кто думал, будто может выбирать то, что ему подходит, и отрицать остальное. Мне нужен был такой мужчина. Мне нужны были ясные сигналы. Мне нужна была опора, твердая почва под ногами. Тот, кто скажет, что мне делать. Тот, кто будет видеть во мне женщину. Настоящий мужчина. Таким и был Леннарт. Он не был слабаком. Отец воспитывал его в любви и строгости. В его доме жили по правилам. Так он хотел воспитывать и Эрика, нашего слабого, мягкого сына… Эрик был не похож на других мальчиков. Мы это знали. Он не хотел быть частью нашей семьи, нашей общины, нашей веры. Он восстал против…
Она смолкает. Зажмурившись, отпивает чай. Последние капли. Лицо ее кривится в гримасе.
У Шарлотты бешено колотится в груди сердце. Ей хочется поторопить Ловису с рассказом, но ей нужны детали. Она знает, что старушку лучше не перебивать в такой ситуации. Однако от ее бормотания Шарлотте не по себе. Видимо, она все-таки перебрала спиртного…
И тут Шарлотта понимает, что произошло. Рука с чашкой неподвижно лежит у старухи на коленях… Черт!
– Ловиса! Ловиса! Слушайте меня! Что вы приняли?