Темная волна. Лучшее 2
Шрифт:
– А что же, платить за нее не надо?
Но курьер уже не слышал его – бежал вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньку.
Пенсионер закрыл дверь и остался в темном коридоре один на один с посылкой. Весу в ней было килограммов пять, и от того еще меньше хотелось ее открывать. Посылка лежала в его руках, увесистая и грозная, и он не мог решить, что с ней делать. Старик двинулся на кухню, вышел на свет из погруженного в тени коридора и положил коробку на стол. На цветастой бумаге темнели жирные, маслянистые пятна, и он брезгливо вытер руки кухонной тряпкой, и выкинул тряпку в мусорное ведро. Посылка лежала посреди стола, и у старика мелькнула запоздалая мысль, что на стол надо было что-то постелить, ему же еще с него
Обертка притягивала взгляд, манила срезать ленту, развернуть бумагу и достать содержимое на свет. Николай Савельевич даже потянулся за ножом, но в последний момент отдернул руку. Поразмыслив, он взял посылку и пошел с ней в подъезд, где, спустившись на пролет, выкинул ее в черное жерло мусоропровода. Было слышно, как она ударилась несколько раз о стены шахты и с шуршанием приземлилась в кучу отходов. Пенсионер облегченно вздохнул и пошел обратно в квартиру, утирая пот со лба.
Сердце, бешено колотившееся в груди, начало унимать свой яростный ритм, когда старик присел за стол. Потянувшись включить радио, он посмотрел во двор и взгляд его остановился на том же соседнем доме, где в окнах мелькали смеющиеся радостные люди. При виде их, беззаботных и веселых, Николая Савельевича охватила бессильная злоба, в уголках глаз блеснули на миг редкие слезы злости, и он, повинуясь порыву, полез в морозилку. Через десять минут на столе стояли бутылка водки, широкая тарелка с нарезанным бородинским хлебом и двумя сваренными вкрутую яйцами, вареной колбасой, несколькими перьями зеленого лука, и металлическая миска с выуженными из трехлитровой банки маринованными помидорами, патиссонами и парой соленых огурцов. Старик критически осмотрел составленный натюрморт и достал из шкафчика над плиткой треснутую солонку. Часы показывали полтретьего, значит, солнце сядет часа через три. До темноты звонков можно не ждать, и эта мысль приподняла его настроение ровно на столько, что он начал с улыбкой поглядывать на окна соседнего дома. Усевшись на свое привычное место возле батареи, Николай Савельевич плеснул в стакан водки, взял кусочек колбасы, водрузил его на хлеб и придавил сверху половинкой огурца. Вооружившись питьем и закуской, он отсалютовал правой рукой в сторону окна и проскрипел:
– Ваше здоровье, молодежь херова! – после чего, поморщившись, проглотил водку и втянул ноздрями запах бутерброда, поднеся его к носу.
По радио играла музыка. Современную эстраду Николай Савельевич категорически не воспринимал, не чувствуя в ней ни души, ни таланта, однако сделал чуточку громче. Водка делала сварливого, озлобленного деда добрее, приводила в благостное расположение духа, и приближала его к некоей, с трудом им осознаваемой гармонии с окружающим холодным миром.
Тревожно затрещал дверной звонок. Николай Савельевич замер и покосился в сторону погруженного в полумрак коридора. Через несколько секунд в дверь снова позвонили, уже настойчивее. Чертыхнувшись, он поднялся и побрел открывать.
В глазок никого не было видно, только дверь соседа напротив, но пенсионер на всякий случай каркнул:
– Кто там?
Ответа не последовало.
Выждав еще с полминуты, он пошел обратно. Когда уже поворачивал к своей узкой кухоньке, в дверь снова позвонили. Он обернулся и враждебно уставился на дерматиновую обивку. Еще звонок. Николай Савельевич, закипая, двинулся по направлению к двери, бормоча проклятия на ходу. Глазок показывал то же самое, что и в прошлый раз: пустую лестничную клетку, соседскую дверь и царапины на поверхности самого глазка.
– Кто там? – крикнул он, но ему не ответили и в этот раз. – Суки, – резюмировал Николай Савельевич. Потянулся, нащупал за динамиком над дверью ручку громкости и выкрутил вниз до упора.
– Хулиганье, – бормотал он.
Настроение опять упало, радовало только то, что впереди были долгие три часа спокойствия.
На кухне он снова занес бутылку над стаканом, холодная водка тягуче заструилась по граненым бокам, радио заиграло что-то знакомое, из прошлого десятилетия, когда он еще не был так стар, и жива была Зиночка. Присаживаться не стал, в раздражении выпил и откусил от бутерброда.
Когда горячий поток прокатился вниз к желудку, радио зашипело стеной помех. Песню было слышно некоторое время – голос певца выныривал из шумов, искажался и пропадал вновь, а потом исчез окончательно. Осталось только неровное шипение.
Николай Савельевич недоуменно посмотрел на старенькую «Сонату», опершись на стол, потянулся к антенне, однако попытки пошевелить ее не дали никакого результата. Динамик продолжал издавать только шум помех. Старик выкрутил ручку настройки, и красная полоска пробежала по шкале частот в крайнее правое положение. Ничего не изменилось. На пути влево шипение стало громче, забилось, меняя тональность, словно в агонии, а потом пропало вовсе, осталось лишь тихое потрескивание эфира. Как ни пытался пенсионер, но вернуть приемник к жизни не получалось.
Николай Савельевич обессиленно опустился на табурет. Прекрасное настроение вмиг улетучилось вместе с потерей последней вещи, которая скрашивала тоскливые будни и возвращала мыслями в светлые годы, оставленные далеко позади. Вскоре прекратился и треск, повисла звенящая тишина. И в этой тишине совершенно посторонним звуком раздался щелчок, сухой и приглушенный, как звук спускаемого вхолостую курка. Николай Савельевич перевел тусклый взгляд от окна на радио. Динамик молчал. Ни треска статики, ни помех. Еще щелчок. И через десять секунд снова.
Старик склонился над «Сонатой». Щелчки шли из динамика. С равными перерывами, словно за ним таился запущенный метроном. Щелк! Десять секунд тишины. Щелк! И снова тишина. Николай Савельевич уже раздраженно потянулся к розетке, чтобы раз и навсегда оборвать мучения отжившей свой век магнитолы, когда в промежутке между щелчками услышал еще один звук на самой грани восприятия. По спине пробежал холодок. Радио помолчало, потом издало щелчок, и старик поднес ухо к динамику. Из динамика звучал еле слышный детский смех. Николай Савельевич отчетливо уловил столь знакомые нотки Маринкиного повизгивания. Раз от раза смех не менялся, начинался на самой высокой ноте через секунду после щелчка и затухал за секунду до следующего. В последней надежде на то, что все это ему кажется, старик напряженно вслушался в эфир.
Щелк! Тишина. Смех исчез. Прошли бесконечные десять секунд, но, кроме вязкой, почти осязаемой тишины, ничего не было. Щелк! Снова тишина. Николай Савельевич облегченно поставил радио на стол и потянулся за стаканом, когда динамик, хрипя, разразился визгливым, истеричным смехом, теперь на всю громкость. От неожиданности старик вздрогнул и опрокинул тарелку с закуской на липкий паркет. В сердце закололо, перед глазами на миг поднялась багровая пелена, но Николай Савельевич совладал с собой, протянул заскорузлые пальцы к розетке и вырвал из нее штепсель. Схватил «Сонату» и швырнул ее в угол кухни. Магнитола ударилась о стену и рухнула на пол немой грудой пластмассы. Николай Савельевич стоял, тяжело дыша. Лицо его раскраснелось от ярости, руки дрожали.
Наступившее спокойствие разорвала трель звонка из прихожей. Николай Савельевич, обливаясь холодным потом, обернулся в сторону темного коридора. В голове замелькала паническая череда мыслей: он вспоминал, точно ли отключил звонок, малодушно пытаясь убедить себя, что не докрутил тумблер. Звонок верещал на пределе своей мощности, не замолкая ни на секунду, словно кнопку вплавили в паз намертво. Некоторое время старик стоял неподвижно в расколотой наползающим хаосом кухне, собираясь с духом, и в итоге решительно шагнул в коридор. Тени привычно облепили его со всех сторон. Сквозь звон, проникавший, казалось, прямо под сухую бумагу старческой кожи, нарастал шум дождя за окном.