Темная жатва
Шрифт:
Когда-то в рабство попадали только пленники из покоренных Азараном племен. Теперь же превратиться в живую вещь мог любой подданный и за самый ничтожный проступок… и даже без оного. Порой доставало одного лишь желания императора или кого-то из его приближенных, прихоти их жен или отпрысков. Да-да, по малейшей прихоти рабами становились даже великие мудрецы и полководцы. Деменций менее всего желал себе подобной участи, потому и перебрался в Рикенланд. В страну, где жизнь, быть может, и не столь изобильна, зато дышится много легче, свободней.
Аксель Рейн слушал и удивлялся… а еще позволил себе даже некоторое сомнение: уж о той
Вина (или, если угодно, заслуга) в том принадлежала, конечно же, столпам, что ни больше ни меньше, держали всю жизнь Акселя Рейна. Звали их служба и долг, приказ и исполнение. И далеко ходить не надо: достаточно вспомнить, что в Лесной Край отправиться, решая свою судьбу по подсказке юной вёльвы, он мог не иначе как с позволенья свыше. Не заинтересуйся этим походом сам канцлер, не найди в оном выгоду для себя — так и сидел бы дальше бравый капитан в столице, душевно терзаясь и мечтая о расплате.
Так что, если хорошо поразмыслить, командир Гвардии тоже был рабом — в некотором смысле. Даром что жил, по уверению Деменция, в свободной стране.
Так прошла первая неделя пребывания в Лесном Краю… и к исходу ее усилия Акселя Рейна наконец-то были вознаграждены. Отряд нагнал живого человека, который брел вдоль дороги и время от времени поглядывал по сторонам. Командир тогда не удержался и даже протер глаза — настолько ему уже не верилось в увиденное.
Однако ж путник и не думал растворяться словно видение. Да и перепутать с упырем его было трудно — благодаря, хотя бы, внешнему виду. Одет странник был более-менее добротно, в то время как на ходячих трупах от одеяний оставались разве что лохмотья. Впечатление подкреплялось также дорожным мешком за плечами и самой походкой. Очень уж она была ровной, очень уж крепко человек держался на ногах: не ковыляя и не хромая.
Конному отряду не составило труда догнать пешего путника. А тот даже не замедлил шага; лишь обернулся к внезапным попутчикам, взглянул на них с легкой усмешкой и вроде бы даже сочувственно.
Человек был высок и довольно молод, хотя бродяжничество явно не пошло ему на пользу. На голове расположилась копна темных и грязных волос, плавно переходившая в такую же бороду. Плащ успел кое-где испачкаться, но со стиркой хозяин его явно не спешил. Впрочем, особого неприятия путник не вызывал все равно: даже в Кронхейме можно было встретить людей еще менее приглядного вида — из числа пьяных забулдыг и уличных попрошаек.
И все же главным в поведении человека была какая-то необъяснимая спешка или суетливость. Во всяком случае, ни заговаривать с людьми Акселя Рейна, ни хотя бы остановиться ради них, он не желал. И поэтому капитан счел нужным обратиться к путнику сам.
— Да подожди же, добрый человек! — окликнул он, — куда так спешишь-то?
— Если интересно — к Храму Стихий, — в ответ небрежно бросил путник, едва повернув голову, — что еще? Ах, да: зовут меня Фаррелл… отца своего не помню. Служил в Тенях Леса… пока все здесь не пошло прахом. Преступления перед короной… скажем так, имею. Особенно если корону эту ныне сжимает Железная Перчатка. Нет? Ну и ладно. Совесть, разумеется, не чиста, но… надеюсь, я ответил на все ваши вопросы?
— Если честно, нет, — вежливо молвил алхимик Деменций, в то время как глаза у него сверкнули любознательным блеском, — самого главного мы от тебя как раз и не услышали. Почему ты выжил во время Мора? И так спокойно гуляешь по этой земле, не боясь упырей?
— Ну, гуляю-то я тут потому, что покинуть Лесной Край не могу, — назвавшийся Фарреллом путник вздохнул с искренним сожалением, — а насчет выживания… во-первых, я мог бы спросить у вас то же самое. Разве нет? А во-вторых, это просто долго объяснять. Нет, я понимаю… возможно, вы никуда не спешите. И с удовольствием послушали бы эту историю — грустную, хоть и не безысходную. Только вот я не могу сказать о себе того же. Спешу… во избежание кары на свою голову. Или, думаете, я по своей воле в Храм Стихий драпаю? В общем, если интересно, предлагаю идти туда вместе. И уж по прибытии объясниться.
— Согласен, — вымолвил Аксель Рейн, кивая, — по прибытии, так по прибытии. Не понял только, о какой каре идет речь. От кого? Разве тут еще остался кто-то живой?
— Ах, благородный сэр, — это обращение, изреченное на сей раз с насмешливой небрежностью, снова оцарапало слух и душу капитана, — вижу, вы совсем недавно в нашем славном Краю. Если это так, то сообщаю: чтобы карать и устрашать, живым быть вовсе не обязательно!
6
Как уже говорилось, защите от Мора чародей Клод предпочитал нападение на его разносчиков — тем самым почти повторяя изречение одного из великих полководцев старины. В отличие от людей Акселя Рейна, Мастер Огня не пользовался никакими зельями и едва ли вообще знал о них. Вместо этого он заблаговременно примечал разносчиков Мора и издали же их атаковал, благо избранная Мастером Огня стихия на упырей действовала безотказно. С все тем же, неизменно желательным для того исходом: превращением ходячих трупов в пепел и обугленные кости.
Против одиночек неплохо помогало заклинание «огненной кисти»; неопытные ученики Храма еще называли его «огненными пальцами». Шли в дело и кувшины с некогда укрощенными Клодом духами огня. Прихватив три из них в дорогу, заклинатель жертвовал каждым из своих пленников, чтобы избавиться от наиболее многочисленных отрядов… или, правильнее сказать, стай упырей. Просто швырял кувшин в гущу гнилых заразных недругов — и, отойдя подальше, с удовольствием наблюдал, как те превращаются в живые факелы.
Разумеется, удовольствие подобного рода Клод мог позволить себе лишь в редких случаях. И не только потому, что кувшинов он прихватил с собой мало; вдобавок, освобождать духов самой враждебной всему живому стихии кое-где было смертельно опасно и для самого заклинателя. Вырвавшись из плена, к примеру, посреди леса или заброшенного поселения, дух огня мог разбушеваться настолько, что от пожара выгорело бы все вокруг на несколько лиг.
Так что все чаще Клоду приходилось призывать стихию самому, тратя на заклинания собственную же силу… и тратя оной, порою, слишком много. Настолько, что к концу дня, вдобавок утомленный пешим походом, чародей и вовсе валился с ног. Даже голод утолял он тогда через силу… и при этом все чаще грезил жареным поросенком: горячим, подрумяненным, буквально сочащимся жиром.