Шрифт:
Ховард Филипс Лавкрафт
Авгус Уильям Дерлет
ТЕМНОЕ БРАТСТВО
Вполне возможно, что все обстоятельства, связанные с загадочным пожаром, который произошел в заброшенном доме на холме неподалеку от Сиконга в небольшом густонаселенном районе между мостами Вашингтона и Красным, так никогда и не станут известными широкой публике. Полицию тогда буквально осаждали толпы чудаков, изъявлявших желание пролить дополнительный свет на это дело, причем особенно в этом усердствовал некий Артур Филипс, являвшийся потомком одного из старинных ист-сайдских родов, которые испокон веков проживали на Энджел-стрит. Этот несколько суматошный и слишком возбужденный, но в целом, по-видимому, вполне искренний молодой человек даже подготовил своего рода отчет о событиях, непосредственно предшествовавших возникновению пожара. Несмотря на то, что полиция тщательно проверила и допросила всех упоминавшихся в сообщении мистера Филипса лиц, ей так и не удалось извлечь из него какую-либо практической пользы для дальнейшего расследования, за исключением, пожалуй,
I
Для любителя ночных прогулок пустынные улицы едва ли не любого города Восточного побережья всегда таят в себе массу странных и ужасных, мрачных и невероятных открытий. Причина этого, пожалуй, заключается в том, что темнота словно способна извлекать наружу из всевозможных щелей и закоулков, из чердачных помещений и глухих подвалов такие образчики человеческих существ, которые по тем или иным причинам, корнями уходящим в глубокое прошлое, предпочитают дневное время суток проводить в своих укромных, сумрачных убежищах. Обычно к числу таких лиц относятся самые что ни на есть уродливые, больные, очень старые и немощные, чудаковатые люди - одним словом, почти пропащие души, - которые столь странным способом словно пытаются под покровом ночи заявить о своей личности, ибо только в это время, но никак не при ярком свете солнечного дня, подобная цель оказывается хоть сколь-нибудь осуществимой. Все они - изуродованные жизнью, искалеченные мужчины и женщины, которым никогда не удавалось до конца оправиться от лишений и травм далекого детства, - настойчиво ищут таких встреч и ощущений, которые не предназначены для всех остальных нормальных людей; именно поэтому каждый город и вообще любое место, где в течение более или менее продолжительного времени концентрировались особи человеческого рода, буквально кишит подобными типами, хотя видеть их можно исключительно в темное время суток, когда они выползают - словно ночные мотыльки выпархивают - наружу, чтобы на протяжении нескольких часов побродить по узким городским улочкам, пока неумолимое солнце вновь не заставит их скрыться в своих потаенных норах.
Будучи единственным ребенком своих родителей, к тому же во многом предоставленным самому себе по причине врожденного хронического недуга, я также довольно рано обнаружил в себе склонность к ночным блужданиям, поначалу ограничивая их окрестностями Энджел-стрит, где прошла большая часть моего детства, а затем постепенно все более расширяя район прогулок по ночному Провиденсу. В дневное время я, насколько позволяло состояние моего здоровья, любил бродить вдоль берега Сиконга, пока не выходил за пределы города и не оказывался на открытой местности, а иногда, когда чувствовал особый приток сил и энергии, играл с несколькими тщательно отобранными приятелями в нашем "клубе", который мы сами же старательно соорудили в лесистом месте неподалеку от города. Кроме того, я очень любил читать и проводил долгие часы в просторной и богатой библиотеке моего деда, читая безо всякого разбора все, что попадалось под руку, в результате чего приобрел весьма внушительный багаж знаний - от греческих философов до истории английской монархии, от секретов древних алхимиков до экспериментов Нильса Бора, от знаний, запечатленных на египетских папирусах, до более приближенных к нам исследований Томаса Харди [Томас Харди - английский писатель-реалист; один из крупнейших лирических поэтов XX века]. Мой дед даже при отборе книг демонстрировал верность строгим принципам католицизма, а потому, не признавая никакой специализации, приобретал и хранил лишь то, что, по его разумению, являлось "хорошей" литературой, иными словами которая могла заинтересовать и увлечь его самого.
Всякий раз ночной город захватывал меня целиком, отвлекая от всех остальных проблем; дальние пешие прогулки я предпочитал любым другим занятиям, а потому все последние годы своего детства И ранней юности посвящал полуночным блужданиям, что еще более сделало меня - с учетом того, что в периоды обострения моего заболевания я не мог посещать школу довольно самоуверенным и не особенно общительным человеком. Даже сейчас я не могу с достаточной уверенностью сказать, что, именно с такой настойчивостью и целеустремленностью отыскивал в ходе своих одиноких полуночных прогулок; что такого особенного было в погруженном в темноту городе, почему меня так и манило пройтись по неосвещенной Бенефит-стрит или по едва различимым и почти неизвестным в громадном Провиденсе закоулкам вокруг По-стрит; что надеялся разглядеть в изредка мелькавших мимо лицах людей - таких же полуночников, крадущихся и проскальзывающих по мрачным аллеям и уединенным тропам почти опустевшего города. Возможно, это было всего лишь своеобразным способом бегства от более грубых реалий жизни, обнажавшихся в светлое время суток, к тому же помноженным на неутолимое любопытство и интерес к тайнам города, раскрыть которые, как мне казалось, можно было лишь ночью.
Когда окончание средней школы стало свершившимся фактом, некоторые люди в моем скудном окружении ожидали, что у меня появятся новые интересы и занятия, однако этого не произошло, ибо состояние моего здоровья не позволяло мне отважиться на такую авантюру, как поступление в Брауновский университет, где, естественно, я смог бы продолжить свое образование. Предвидя неизбежную неудачу подобного мероприятия, я лишь еще больше окунулся в свое увлечение - едва ли не вдвое больше времени стал проводить за книгами и до максимума продлил свои прогулки по ночному городу, подстроив под собственные нужды распорядок дня и отсыпаясь в светлое время суток. Во всем же остальном я вел, можно сказать, вполне нормальный образ жизни и отнюдь не забывал заботиться о своей рано овдовевшей матери и тетушках, вместе с которыми мы жили. Товарищи моего детства к тому времени окончательно отдалились от меня, зато я открыл для себя Роуз Декстер темноволосую подругу, происходившую из семьи едва ли не первых переселенцев, прибывших в старый Провиденс, и к тому же обладавшую стройной фигуркой и изумительной красоты, лицом, которую я постепенно уговорил присоединиться к моим ночным блужданиям.
Вместе с ней я продолжал бродить по ночному Провиденсу, однако теперь совершал эти прогулки с особым пылом, желая показать Роуз все то, что уже успел открыть для себя в тайнах затемненного города. Познакомились мы с ней совершенно случайно - это произошло в старом Атенеуме, - регулярно встречались там по вечерам, после чего выходили за его главные ворота и отправлялись в странствие по почти непроглядной ночи. То, что поначалу казалось ей экстравагантной забавой, вскоре переросло в устойчивую привычку; девушка не хуже меня пристрастилась к исследованию полузаброшенных проулков и длинных, нехоженных аллей города, а потому довольно скоро она, как и я, стала чувствовать себя на ночных улицах столь же уютно и спокойно, как в собственном доме. Помимо всего прочего Роуз оказалась довольно милой болтушкой, что явилось приятной компенсацией определенного дефицита этого качества у меня самого.
Таким образом мы в течение нескольких месяцев обследовали Провиденс, пока однажды ночью на Бенефит-стрит к нам не подошел незнакомый мужчина в коротковатом плаще, под которым проглядывала мятая, несвежая одежда. Когда мы свернули на эту улицу, он стоял на тротуаре неподалеку от угла дома, и я, проходя мимо, окинул его внимательным взглядом. Было во всем его облике что-то необычное, даже настораживающее, хотя я тут же поймал себя на мысли, что его усатое лицо с темными глазами непокорно торчащими волосами на непокрытой шляпой голове показалось мне странно знакомым. Как только мы миновали его, я услышал, что он двинулся следом за нами, пока наконец не догнал и, опустив мне руку на плечо, не проговорил:
– Сэр, вы не подскажете мне дорогу к кладбищу, по которому некогда любил прогуливаться господин По?
Я объяснил ему, как туда пройти, после чего, повинуясь неожиданно возникшему импульсу, предложил проводить его прямо до места. Не прошло и нескольких секунд, как мы все трое уже шагали по тротуару в сторону старого кладбища. Я почти сразу же заметил, что незнакомец внимательно поглядывает на мою спутницу, однако уже довольно скоро от едва зародившихся подозрений на этот счет у меня не осталось и следа, поскольку я понял, что в манерах этого человека не было ничего оскорбительного, а все его поведение казалось скорее подчиненным рациональному расчету, нежели движимым какими-то страстями. Со своей стороны я также старался приглядеться к нему, используя для этого краткие освещенные участки пути под тусклыми уличными фонарями, и при этом с каждой минутой все больше ловил себя на мысли, что знаю или по крайней мере когда-то в прошлом знал этого человека.
Одет он был почти во все черное, если не считать белой рубашки и мягкого виндзорского галстука. Одежда была неглаженой, как если бы ему приходилось носить ее довольно долго, не имея возможности основательно заняться своим туалетом, хотя следовало признать, что наряд его отнюдь не походил на грязные лохмотья большинства обитателей ночного города. У него были круто изогнутые, почти куполообразные брови, из-под которых на собеседника глядели внимательные, запоминающиеся глаза, а все лицо сужалось книзу, заканчиваясь тупым подбородком. Прическу он носил также более длинную, нежели было принято у большинства людей моего поколения, хотя по возрасту едва ли превосходил меня больше, чем лет на пять. Зато фасон костюма незнакомца явно относился к более давним временам, отчего складывалось впечатление, будто портной специально скроил его гардероб по моде чуть ли не полувековой давности.
– А вы ведь не из Провиденса, - запросто проговорил я.
– Да, погостить приехал, - коротко ответил он.
– И вас интересует По?
Он кивнул.
– Вы много про него знаете?
– было моим следующим вопросом.
– Отнюдь, - возразил незнакомец.
– Кстати, не могли бы вы просветить меня на этот счет?
Меня не пришлось долго упрашивать и я почти сразу же выдал ему краткий биографический очерк о родоначальнике детективного жанра и признанном мастере жутковатых рассказов, чьими произведениями я когда-то просто зачитывался. Более подробно я остановился лишь на истории его романа с миссис Сарой Элен Уитмэн, поскольку частично он протекал в моем родном Провиденсе и имел определенное отношение к тому самому кладбищу, к которому мы как раз направлялись. Я заметил, что мужчина слушал меня почти с восхищенным вниманием, словно пытался зафиксировать в памяти все, что я ему говорил, хотя по выражению его лица было совершенно невозможно определить, нравилось ли ему или, напротив, вызывало неудовольствие содержание моего рассказа. Кроме того, я не имел ни малейшего представления о том, чем именно был вызван этот его интерес к покойному писателю.