Темный ангел
Шрифт:
Вот так, правильно, оживленная болтовня. Нет причин думать, что она замыслила ссору, что она уже знает… Я повернулся к ней, и челюсть снова заболела, теперь от натянутой улыбки, которая, я знал, ни на миг не обманула ее.
– Я закрою окно, – сказал я.
Целую вечность я возился со шпингалетом, шторой, листьями на полу. Я бросил листья в камин.
– Интересно, мне удастся развести огонь?
– Мне не холодно, – сказала Эффи.
– Зато мне холодно, – отозвался я с притворной жизнерадостностью. – Посмотрим-ка… я думаю, это нетрудно. Тэбби каждый день
Я встал на колени перед камином и принялся раскладывать бумагу и щепки на углях. Пламя вспыхнуло, затрещало, и из трубы пошел дым.
– Ну и ну, – засмеялся я. – Этот фокус сложнее, чем я думал.
Эффи скривила губы в проницательной ненавидящей полуулыбке.
– Я не ребенок, – процедила она. – И не полоумная. Не нужно так со мной разговаривать.
Неожиданная реакция. Она снова застала меня врасплох.
– Да ты что, Эффи… – пролепетал я. – Я… – И, оправившись от изумления, заговорил терпеливым, наставительным тоном врача: – Я вижу, что ты больна. Скажу только, что, надеюсь, позже ты поймешь, как больно мне слышать эти неблагодарные слова. Однако я…
– И я не больна, – снова перебила Эффи. И в тот миг я ей поверил: пронизывающий ясный взгляд, глаза – как ножи. – Что бы ты ни говорил и ни делал, как бы ни пытался доказать обратное, я не больна. Пожалуйста, не пытайся мне врать, Генри. Мы одни в доме – не перед кем притворяться, разве что перед самим собой. Попробуй быть честным, ради нас обоих.
Она говорила сухо, бесстрастно, как гувернантка, и мне вдруг снова стало двенадцать, и я наивно и безуспешно оправдывался, чтобы избежать наказания, и каждое слово лишь усугубляло мою вину.
– Ты не имеешь права так со мной разговаривать! – Слова показались неубедительными даже мне самому, я постарался говорить властно: – Мое терпение не безгранично, Эффи, хотя я многое спускаю тебе с рук. Ты должна уважать меня как жена, хотя бы как жена, и…
– Жена? – воскликнула Эффи, и я странно успокоился, уловив в размеренной интонации истеричные нотки. – Это когда же ты хотел, чтобы я была женой? Да если бы я рассказала, что ты…
– Что рассказала? – Я говорил слишком громко, слова вырывались сами собой. – Что я нянчился с тобой, когда ты болела, терпел твои истерики, давал тебе все, чего бы ты ни пожелала? Я…
– Тетя Мэй всегда говорила: неприлично, что ты женился на девушке настолько моложе себя. Если бы она знала…
– Что знала?
Она перешла на шепот:
– Знала, как ты со мной обращаешься… и куда ходишь по ночам…
– Девочка, ты бредишь. Куда хожу, ради всего святого?
– Ты знаешь. На Крук-стрит.
У меня перехватило дыхание. Откуда ей известно? Неужели кто-то меня узнал? Неужели кто-то следил за мной? То, что она сказала, значило… Не может быть. Она блефует.
– Ты сошла с ума!
Она молча покачала головой.
– Ты сошла с ума, и я могу это доказать! – Я лихорадочно полез в карман пальто и вытащил бумагу Рассела. Хрипло, опьяненный болезненной эйфорией, я начал читать вслух отрывки: – «…что пациентка Юфимия Мадлен Честер… симптомы слишком очевидны… не следует игнорировать… мания, истерия и каталепсия… опасна для себя и окружающих… таким образом, рекомендовано лечение… на неопределенный срок… в руки… обеспечивающих
На ее лице ничего не отразилось, оно было пугающе бесстрастным. Слышала ли она меня? Или снова ушла в свои неведомые мысли? Но тут она заговорила.
– Я всегда знала, что ты предашь меня, Генри, – спокойно сказала она.
Я открыл было рот – но, в конце концов, она права, не перед кем притворяться.
– Я знала, что ты больше не любишь меня. – Она улыбнулась и на миг стала почти красивой. – Но это ничего, потому что я тебя уже давно не люблю. – Она склонила голову набок, словно вспоминая что-то. – Но я не позволю тебе принести меня в жертву, Генри. Я не позволю себя запереть. Я не больна, и очень скоро кто-нибудь это поймет. И может быть, тогда люди станут верить моим словам. – Она бросила на меня взгляд, полный злобы. – А мне есть что им рассказать, Генри, – безмятежно добавила она. – О доме на Крук-стрит и о том, что там творится… Фанни Миллер не станет ради тебя врать, правда?
Я словно горсть иголок проглотил, грудь невыносимо сдавило. Мне вдруг отчаянно понадобился хлорал. Не обращая внимания на торжествующую улыбку Эффи, я снял с шеи пузырек и сорвал крышку. Дрожащими руками я отсчитал десять гранов в стакан и плеснул на них хересом, но переборщил – часть напитка пролилась мне на манжету. Ненависть вспыхнула с новой силой.
– Никто не поверит в эти бредни, – ровно произнес я с невероятным облегчением: хладнокровие вернулось ко мне.
– Могут и поверить, – сказала она. – Только представь, какая шумиха поднимется – а ведь твои работы только-только впервые получили признание. Один намек на то, что ты пытался упечь свою жену в сумасшедший дом, дабы она не разболтала о твоем тайном пороке… это тебя уничтожит. Станешь ли ты так рисковать?
Я возблагодарил всех темных богов за хлорал. Мне казалось, что с головы сняли крышку и внутрь подуло холодным сквозняком; мысли – всего лишь пылинки на ветру. Словно издалека я услышал свой голос:
– Моя дорогая Эффи, ты переутомилась. Думаю, тебе нужно лечь в постель и подождать, пока Тэбби принесет тебе капли.
– Я не лягу!
Поняв, что ее преимущество куда-то исчезло, Эффи утратила свою сверхъестественную сдержанность, в ее голосе зазвенела истерика.
– Ну, тогда не ложись, дорогая, – ответил я. – Я вовсе не собираюсь тебя заставлять. Пойду вниз, посмотрю, не вернулась ли Тэбби.
– Ты мне не веришь, да?
– Конечно, я тебе верю, дорогая моя. Конечно, верю.
– Я могу уничтожить тебя, Генри. – Голос ее дрожал, как она ни пыталась совладать с ним: «у-ни-чтожу тебя, Г-генри». – Могу и уничтожу!
Но призрачная фигура с тихим холодным голосом и бронзовыми глазами испарилась – это была пустая угроза. Слезы блестели на ее щеках, руки тряслись. Я сунул бумагу в нагрудный карман и позволил себе роскошь улыбнуться.
– Хороших снов, Эффи.
И когда я шагнул в коридор, освещенный газовыми лампами, словно кулак сжался под ребрами, сжался весело, жестко. Я никогда не позволю ей помешать нам, Марте и мне. Никогда.