Темный аншлаг
Шрифт:
– Везет же тебе.
– Да, это было чертовски здорово. – Он набрал в легкие дым и выдохнул. – На, докуривай, я знаю, у тебя осталась всего одна «вуди». Постарайся не кашлять, не хочу, чтоб она посмотрела наверх и увидела меня.
– А тебе не наплевать? – спросил Ларри, взяв папиросу.
– Если увидит меня здесь, то разозлится. Особенно, узнав, что я с тобой.
Закарии надлежало пребывать на занятиях в медицинском колледже, но они с Ларри сбежали с лекций, хотя в данный момент и сбегать-то было неоткуда. Всех студентов, умеющих обращаться со скальпелем, отправляли в местные отделения больниц, где их работа заключалась по большей части
Ларри поинтересовался, где работает мать Закарии, и тот предложил пойти на нее посмотреть. Ему хотелось похвастаться перед другом, что он может проникнуть в основное здание театра, где его узнают. Парочка залезла на балкон в задней части здания, так близко к крыше, что было слышно, как по ней стучит дождь. Сейчас они сидели в переднем ряду, курили и созерцали. Под ними Барбара Дэрвелл, певица сопрано, супруга Юпитера, ждала своего выхода, пока двое рабочих сцены безнадежно бились над стойкой облака.
– Должно быть, странно все время находиться в здании без окон, – предположил Ларри, в последний раз затягиваясь папиросой. – Нет ни дня, ни ночи. Даже транспорта на улице не слышно. По крайней мере, здесь больше места, чем в убежищах. Не понимаю, зачем люди туда спускаются. Все эти хныкающие дети… С таким же успехом можно отсидеться под лестницей.
– Моя мать обычно говорит, что пожарные машины – беда для актера, – сказал Закария. – Сейчас ей приходится добавить в свой список помех бомбы и сирены. Она колесит по всему миру, но едва ли видит что-то на улице, поскольку либо репетирует, либо выступает.
– Странная работа. – Ларри посмотрел на часы. – Пора идти.
– Ты же не слышал, как она поет.
– Я отлично представляю, как поют оперные певцы, это нечто ужасное, не в обиду твоей дорогой мамочке будет сказано. Пошли.
– Я просто хочу дождаться ее арии. – Закарии не хотелось делать из этого проблему, и он попытался ответить как можно непринужденнее. – Я тебя догоню. Иди в «Спайс» и закажи сухой вермут. Встретимся в баре.
Он с досадой смотрел, как Ларри пробирается по крутому проходу к выходу. А на сцену поднялась Юнона, чтобы вступить в дуэт с Юпитером, но ее закрыло обернутое пурпурной марлей облако.
Закария толкнул назад сиденье и встал в тени прохода напротив балкона. Он хотел, чтобы она знала о его присутствии, но мысль об этом его смущала. Его мать предпочитала компанию своих друзей, профессиональных актеров, занятых нескончаемыми беседами о собственных персонах и ведущих себя так, словно другие яйца выеденного не стоят. Он приходит домой, в их жаркий особняк в Чизуике, а там полно трагиков, лакающих ее виски и рассуждающих о Еврипиде. Неужели нельзя было обойтись без обвинений в адрес его друзей, обзывая их бездельниками? Через несколько месяцев он сможет уйти на фронт, быть может, тогда она вспомнит о его существовании.
Внизу на сцене Юнона пела о том, как она уступит место Меркурию. Ария выразительная, но не на уровне Генри-Холла, и если бы Закария наклонился вперед, то увидел бы, как его мать таращит глаза на других исполнителей и переигрывает: впрочем, это была оперетта, и, похоже, такая игра никого не шокировала.
Матери Майлза Стоуна тоже подумалось, что исполнительница роли Юноны переигрывает. Почему не вмешался режиссер? Как несправедливо, что она не может позволить себе сидеть в партере. Ей не разрешили, поскольку при виде зрителей на просмотре актеры тушуются. Юнона все еще надрывно пела и размахивала руками, как вышедшая из строя ветряная мельница. У Рейчел появилось желание спуститься на сцену и влепить ей пощечину. Она сбивает ее сына с толку, все это видели. Рейчел искоса посмотрела назад, дабы убедиться, заметил это кто-нибудь еще или нет, и ее взгляд упал на резкую вспышку света на балконе, расположенном над ее головой.
Закария услышал шум позади, заскрипело сиденье; он обернулся. Сначала он решил, что вернулся Ларри. Затем увидел неуклюжую, вихляющую фигуру. Бедняга был страшно изуродован и пытался что-то сказать. Его лицо – точнее, осколок лица, выхваченный из тьмы шальным лучом в комнате кривых зеркал из парка аттракционов, – вызывало в памяти грубую маску злодея ходульной мелодрамы. Жуткое, как устрашающий лик одного из дьяволов в спектакле, который играли на сцене, но ожившее. И руки. Крупные, молодые руки.
– В чем дело? Чем могу…
Закария собирался спросить несчастного, кто он такой. Он не чувствовал страха, пока не увидел, как сверкнуло раскрытое лезвие бритвы. Тогда он отпрыгнул назад. Поднял вверх руки, защищаясь, когда лезвие промелькнуло рядом. Какой-то миг ничего не происходило. Затем кожа на его ладонях разошлась на две части, как раскрывшиеся глаза. Бритва тут же взлетела выше, задела его левую щеку, переносицу, срезая мясо, мышцу и кость, вонзилась в горло, проткнула щитовидный хрящ. Расползались другие кровавые щели. По всему лицу и шее. Он ничего не видел. Сильная струя крови застилала глаза. Рука снова метнулась вперед, и Закария ощутил страшную, невиданно острую боль в горле. Трехзубая вилка вонзилась ему в шею, заблокировав гортань. Наклонившись, он слепо двинулся вперед, но тут что-то оттолкнуло его назад, Закария перелетел через ступеньку и повалился вниз, через низкий барьер балкона.
Майлз Стоун в глубине души рассчитывал встретить Рейчел в зрительном зале, но меньше всего ожидал увидеть ее сидящей в первом ряду амфитеатра и наблюдающей за каждым его движением. Этого было достаточно, чтобы выбить его из колеи. Техническую часть отработали наполовину, и Юнона все больше удалялась от него в глубь сцены, а ему не оставалось ничего другого, как, игнорируя ее, продолжать подавать свои реплики. Ева наблюдала из-за кулис. Она знала, что его мать в городе, хоть и не подозревала, что не далее как три недели назад он спал с Бекки после гала-концерта в Карнеги-Холле, в Нью-Йорке. Майлзу не было ни малейшего смысла сводить вместе мать и новую подружку: они либо тут же станут врагами, либо, что еще хуже, заключат против него альянс.
Стоун заметил, что его мать ерзает на стуле. И к тому же на голове у нее нелепая шляпка. Он старался, не обращая на нее внимания, переключиться на речитатив, но краем глаза видел, что она крутится на стуле и смотрит наверх. Казалось, на сцену она вообще не смотрит. Неужто такова ее реакция на его игру? Он взглянул на Юнону и понял, что она перехватила его взгляд на амфитеатр. Ожидая, пока техники установят сетку с облаком на ролики, он снова взглянул на мать. Та по-прежнему сидела отвернувшись. А он до того увлекся наблюдением за ней, что пропустил собственный выход.