Темный Берег
Шрифт:
Оба перевели взгляды на плещущие пологи палаток, думая о том, сколько ещё работы им предстоит. Бульдог попрощался и зашагал величественной походкой к лечебнице, гордый тем, что дал подопечной совет, достойный мудреца, и без многословных проповедей.
«Любовь, — подумал он, — и есть то, что исцеляет нас в этом творении разбитых миров. Не слова. Слова — гулкая пустота. Исцеляет любовь, заключённая в них».
Философ подставил лицо ветру, чтобы ощутить вкус пены, и продолжал разговор с собой из глубины сердца.
«Таким образом, мы — целители, разве не так? Потому что
Он заглянул себе в душу, оценивая потери прошлого, которые надо будет запомнить. Подёргивая бороду, он говорил, заполняя эту пустоту, и слова создавали в нём тепло, как излучение одинокой звезды.
— Одинокое в ветре своего танца, человечество представляется мне очень похожим на старого целителя на осыпи горного склона под безучастным простором безбрежного неба. Вся его душа парит в его заклинаниях. — Он вздохнул: — И чему же мы должны посвятить беспомощность этого танца, Бульдог? Чему? И я тебе скажу, друг мой: этой болью незнания, этой попыткой узнать и понять горе жизни мы познаем крайности любви.
Тиви с нежностью смотрела ему вслед, видя, как он разговаривает сам с собой, и рада была, что он так прямо воспринял тот совет, что дал ей. Снова ощутив благодарность за его дружбу, она коснулась талисманных бус у себя на шее, которые он ей дал, и они помогли ей пробудить в себе нежность после стольких тяжёлых страданий.
Мысли её вернулись к Дриву, и она задумалась, на что будет похожа их жизнь.
Пройдёт ещё день, и герцог встанет исцелённый, избавленный от всех ран, нанесённых Поездом Боли. Но пока что он странствует далеко от своего бесчувственного тела. В горячечном полёте он опоясывает мир и снова ищет Габагалус. Ночь накрыла дальний край, и он видит под собой только светящееся море, глянцевое от света планет и звёздного дыма.
На дневной стороне он летел среди растрёпанных ветром облаков над священной вершиной Плавающего Камня. Сожжённые поля в тени висящей горы уже оживали искрами зелени, исцелённые чармовой водой.
Проплывали луга, иногда мелькала степная деревушка, плавающая в спокойном море зелени. Далеко сверкали цепи мелей, приливных луж и морского горизонта. Уходили торжественно назад Сухие Болота с виноградниками, пастельными хижинами и небесными пристанями, возносящимися в облака вместе с торговыми дирижаблями.
Старый Черепок, колоссальный гранитный порт на мысах Мирдата, не терял времени, и обрушенные змеедемонами знаменитые спиральные башни уже стояли в лесах. Дрив не стал осматривать восстановительные работы, потому что ему не терпелось снова увидеть свою столицу.
Плавающий над изгибающимися грядами джунглей и облачными лесами Укса, Дорзен разбрасывал свет куполами минаретов и висячими лентами мостовых. Но герцог не успел приблизиться, как его позвал тихий настойчивый голос:
— Дрив…
Он очнулся навстречу ласковой улыбке Тиви. Её руки, обветренные, как камни, соединились с его руками. Все узоры боли, все чёрные потёки на душе смыл Чарм.
Но он помнил.
Небо и земля, громоздящиеся в мучительной дороге в ад, не уходили из каких-то далёких глубин сознания, куда никогда не достаёт свет талисманов.
Он помнил. Путь в ад был очень медленным и с многими объездными путями в сознании. Конечно, дорогу надо будет починить, потому что она усеяна дырами пустых желаний и погибшей любви…
— Дрив, очнись! — настойчиво и нежно позвала Тиви.
На измождённом лице проступило понимание, и он заставил себя приподняться на локтях и осмотреться. Дневной свет дышал жемчужными волнами сквозь дрожащую парусину палатки. Колдовская ткань собирала первый Чарм нарождающегося дня. Сон закончился. Дрив собрал весь Чарм, который могло удержать тело. С этой минуты лечение требовало его сознания; дальше только он мог лечить себя.
Тиви помогла ему сесть, и он смотрел на неё, мгновение не узнавая, удивляясь, как изменил её Чарм. Теперь это была не уличная мышь его снов, но близкая незнакомка со спокойной красотой, которая пряталась прежде под грязью и отчаянием. Он изучал её черты, казавшиеся такими знакомыми — подбородок с ямочкой, кроличий прикус, густые брови, — и снова узнавание поставило его в центр жизни, в соприкосновение с той осью, которую мудрецы зовут предназначением. Рядом с Тиви он ощутил покой, расширяющий свои счастливые пределы. Он знал, что если закроет глаза, то провидением увидит это наверняка, но не мог оторвать он неё взгляда. Она притянула его к себе.
— Мы больше никогда не расстанемся, — шепнул он.
— Никогда.
Он отделился от неё, сильный, с прояснившимся разумом, и приложил ладонь к её щеке.
— Мы много мелких смертей пережили порознь, Тиви, — сказал он, глядя ей в глаза, желая увериться, что понимает её помимо Чарма. — Ты действительно думаешь, что мы можем прожить вместе долгую жизнь?
Её объятие ответило ему без слов.
Через час они отбыли из Гнилого Болота, обнявшись, в ветровом крейсере, который вёл сам Дрив. Корабль поднял их высоко над мелодичными островами и холмами Ирта. Он шёл в чистом небе на автопилоте, и они стояли у леера, сияя счастливыми от свежего ветра лицами.
В этом мирном полёте они поделились друг с другом всем, что знали и чего боялись. И только когда расцепились их сомкнутые любовью тела и они вылетели в сумерки и повернулись убегать от наступающей алой ночи, только тогда они поделились тем, что боялись знать.
— Что нас свело вместе? — спросила Тиви, сидя рядом с ним на скамье пилота. Их руки лежали на штурвале. У Тиви на шее блестела лента наговорных камней, оттачивающих ясность разума. Под их действием слова и мысли у неё двигались по-другому. — Это Чарм?
— Нет, не Чарм, — сонно прошептал Дрив, подняв лицо к вышитому золотом небу. — Не Чарм. Судьба.
— А что такое судьба?
— Я не Бульдог, — ответил он, глядя на неё уголком улыбающегося глаза. — У меня нет правильных ответов на такие вопросы.
— Ладно, а что ты сам думаешь? — спросила она, подставив щеку ароматному бризу.
— Узор, сплетаемый светом Извечной Звезды. — Он оглянулся на преследующий их пылающий закат. — Тени небес… не знаю. Или то, чем мы были, пока были светом, пока не остыли в тела.