Темный лес. Ходок

Лисина Александра

– Торково копыто! Ты глаза свои дома, что ли, забыл?!

К несчастью, от резкого движения с наемника слетел низко надвинутый капюшон, и говоривший осекся. Попятился даже, будто привидение увидел, как-то странно осел, а потом судорожно вздохнул.

Стрегон хмуро взглянул на невежу, испортившего ему новые сапоги, но, к собственному неудовольствию, увидел лишь промокшего до нитки мальчишку, спешащего укрыться от дождя. Обычного, невысокого, закутанного в плащ юнца, с головы которого тоже сполз капюшон, открыв совсем еще молодое, безусое лицо, облепленное мокрыми каштановыми прядями.

Он плохо рассмотрел подробности, просто отметил, что парнишка хорош собой, но заострять на этом внимание не стал. А вот его глаза неожиданно заставили Стрегона нахмуриться – большие, светло-голубые,

каких просто не бывает в природе. А если и бывают, то не у людей. И светилась в этих глазах такая оторопь, такое искреннее смятение, что наемник с досадой поджал губы.

– Ты?! – неслышно выдохнул потрясенный до глубины души пацан, отшатнувшись от него, как от самого Торка. Даже за грудь схватился, словно за пазухой у него висел спасительный оберег. Но почти сразу понял, что ошибся: на долгое мгновение замерев, он вдруг как-то разом осунулся. А потом и вовсе отвернулся, пряча погасший, тоскливый взгляд. – Прошу прощения. Обознался.

Стрегон так же хмуро кивнул, про себя подумав, что его-то как раз сложно с кем-либо перепутать, – длинные седые волосы, стянутые на затылке в хвост, и блекло-голубые глаза не слишком-то сочетались с его жестким, обветренным лицом, лишенным какого бы то ни было изящества. Крепкая фигура воина, жилистые руки, твердые мозоли на ладонях от постоянных упражнений с оружием. Немало рубцов, расчертивших его тело причудливой вязью шрамов… Он не был старым – не так давно разменял пятый десяток, в самую силу вошел, однако белые волосы, как какое-то проклятие, носил на голове с детства. Точно так же, как его отец, дед… и еще пять поколений предков, на которых всю жизнь стояла несмываемая метка полукровки.

Когда-то внешний вид доставлял ему беспокойство. Когда-то чуть заостренные кончики ушей сводили с ума, а цвет волос заставлял кипеть от ярости, едва Стрегон подмечал отвращение на чужих лицах. Полукровка, и этим все сказано. Как позорное клеймо, как жестокая метка, ненавистный ярлык, от которого не было никакого спасения. Эта слава тянулась за ним с раннего детства, словно навязчивый бред. И никому не было дела до того, что эльфийской крови в нем не половина, а лишь жалкая часть, щедро разбавленная человеческой. Что у настоящих полуэльфов глаза красные, а не голубые, волосы светлеют не с рождения, а лишь по достижении совершеннолетия. Но никто не хотел ничего понимать или слушать: люди видели его лицо и каждый раз отворачивались. Точно так же, как этот безусый пацан сегодня.

Правда, сейчас Стрегона это почти не задело. Ничто не промелькнуло в голове, кроме мимолетной мысли о забрызганном плаще и смутного сожаления об ушедшем детстве, когда он мог позволить себе смотреть чисто и открыто, как едва не упавший в грязь сопляк. Ни гнева, ни ярости, ни обиды. Ничего. Просто потому, что за годы в братстве он узнал себе настоящую цену. Со временем белые волосы из проклятия стали его персональным, хорошо узнаваемым знаком. Голос огрубел, превратившись из звонкого эльфийского колокольчика в хрипловатый баритон зрелого мужа. Юношеская мягкость черт исчезла под холодной маской отчуждения и щедрой россыпью шрамов. Уши свои он теперь видел только в отражении. Шутить не любил. На любую насмешку отвечал стремительным и быстрым ударом. А глаза… что ж, за эти годы и они превратились из жалобных, вопрошающих и несчастных в холодные, жесткие и сухие. Как раз такие, чтобы даже в братстве его откровенно побаивались, а за спиной, думая, что он не в курсе, называли Бесцветным.

Заслышав голоса от конюшни, Стрегон моментально забыл о мальчишке, которого чуть не сбил с ног. Озаботившись более важными проблемами, просто прошел мимо, как всегда делал. А вспомнил о нем только через полминуты, когда уже почти завернул за угол, но все-таки услышал напоследок потрясенное:

– Вот так и поверишь в невозможное… Иррадэ! Ну как же я его упустил?!

Ночь, как ни странно, прошла спокойно: вчера хозяин трактира, обеспокоенный появлением опасных постояльцев, лично выпроваживал из дома выпивох. А кое-кому еще и старательно подливал, чтобы надрались поскорее и сползли под стол, поскольку один из гостей (по виду – урожденный южанин с длинной косой и парными саблями за

плечами) пообещал, что любого, кто посмеет вякнуть у него под дверью, самолично вышвырнет в окно. Второй здоровяк посоветовал другу просто закопать неугодных под ближайшим кустом. В то время как третий (белобрысый тип с порезанным лицом) всего лишь мельком покосился, зато так, что перетрусивший трактирщик вмиг понял – ежели чего, то в доме не останется ни одного целого окна, а хозяина первым же и прикопают. Стекла в нынешнее время стоили ужасно дорого. Своя шкура была еще дороже, не говоря уж о том, что загулявших односельчан было просто-напросто жалко. Но, что хуже всего, вчера тут еще трое таких же крутилось – молчаливых, мордатых, с холодными глазами наемных убийц. Явились, зыркнули, заняли лучшие места… Таким попробуй не угоди – весь двор на ножи поднимут. Однако обошлось, хвала милосердной Линнет [14] : одна троица уехала еще до ночи, и смертоубийства не случилось, а вторая с рассветом поднялась, молча перекусила, так же молча расплатилась и уже седлала коней.

14

Линнет – одна из богинь, почитаемых в соседней с Интарисом Ланнии.

– Скатертью дорожка, – с невыразимым облегчением пробормотал хозяин, самолично выпроваживая гостей. – Доброго пути. Всего хорошего. Чтоб с погодой, значит, вам повезло…

«Пропадите пропадом!» – читалось в воровато бегающих глазках.

Стрегон неуловимо поморщился.

– Прощевайте, стало быть… Припасов в путь-дорожку вам собрали… Вот и солнышко снова светит, и птички поют, и народу никого… Езжайте себе с Богом…

Наемник отвернулся и вывел со двора оседланного жеребца. Следом с усмешкой последовал Лакр, у которого на языке крутилась очередная острота, а нога прямо-таки чесалась врезать по оттопыренному заду усиленно кланявшегося толстяка. Последним, по давно сложившейся традиции, шел хмурый Торос, у которого по утрам, как правило, всегда было скверное настроение.

Непонятно, каким образом в ситте уживались столь непохожие друг на друга люди: внешне развязный и ленивый ланниец с рыжими вихрами и ожидаемо скверным характером, бледноволосый полуэльф, от которого за версту разило смертельной угрозой, и вечно хмурый южанин, кажется, вообще не умеющий улыбаться. Но факт остается фактом: ситт за годы службы полностью сложился, притерся и был поразительно цельным. Несмотря на то что Лакра за его дерзкие шуточки и бесконечные подначки братьям временами хотелось подвесить на ближайшем суку, а от Тороса порой было и слова не дождаться.

Едва ворота постоялого двора вместе с угодливым хозяином остались за спиной, Стрегон глубоко вдохнул, рассеянно оглядывая пустую улицу. Впрочем, кого тут можно встретить в такую рань? Даже петухи еще не прокашлялись. Мужики только-только продирали глаза. Стрегон уже собрался взлететь в седло, но вдруг зацепился взглядом за сидящую на соседнем плетне одинокую фигурку: вчерашний мальчишка, кажется, тоже имел привычку вставать спозаранку.

Стрегон узнал его сразу – по густым каштановым вихрам, хрупкому даже для подростка сложению и идеальному овалу немного бледного, будто с недосыпу, лица, на котором подозрительно ярко горели голубые глаза. Необычные, слегка раскосые, поразительно чистые… Почти такие же, как у него когда-то.

Пацан сидел на плетеном заборе, безучастно болтая ногами и рассматривая пыльные разводы на земле. Одинокий, взъерошенный, какой-то печальный. И наемник, на мгновение задержав на нем взгляд, отчего-то подумал, что вчера в таверне было столько народу, что яблоку негде упасть. Наверняка свободной комнаты мальцу не досталось – все разобрали те, кто приехал раньше и заплатил больше, чем мог себе позволить парнишка. Скорее всего, пузатый хозяин отказался даже принять припозднившегося просителя, и мальцу пришлось со вздохом тащиться снова под дождь, слушать голодное урчание в брюхе, а потом ночевать или в заброшенном амбаре, или в сарае, или… гм, под этим же самым плетнем, накрывшись плащом вместо одеяла и подложив под щеку ладошку.