Темы и вариации
Шрифт:
Ты возразишь, что я не глубока? По-твоему, ты мне простишь поспешность, Я что-то вроде синего чулка, И только всех обманывает внешность? "
"Оставим спор, Наташа. Я неправ? Ты праведница? Ну и на здоровье. Я сыт молчаньем без твоих приправ. Прости, я б мог отбрить еще суровей" . Таким-то родом оба провели Последний день, случайно не повздорив. Он начался, как сказано, в пыли, Попал под дождь и к ночи стал лазорев. На земляном валу из-за угла Bстает цветник, живой цветник из фета. Что и земля, как клумба, и кругла, Поют судки вокзального буфета. Бокалы, карты кушаний и вин. Пивные сетки. Пальмовые ветки. Пары борща. Процессии корзин. Свистки, звонки. Крахмальные салфетки. Кондуктора. Ковши из серебра. Литые бра. Людских роев метанье. И гулкие удары в буфера Тарелками со
Догадки эти вовсе не кивок В твой огород, ревнивый теоретик. Предвестий политических тревог Довольно мало в ожиданьях этих.
Но эти вещи в нравах слобожан, Где кругозор свободнее гораздо,
И городской рубеж перебежав, Гуляет рощ зеленая зараза.
Природа ж - ненадежный элемент. Ее вовек оседло не поселишь. Она всем телом алчет перемен И вся цветет из дружной жажды зрелищ.
Все это постигаешь у застав, Где с фонарями в выкаченном чреве За зданья задевают поезда И рельсами беременны деревья;
Где нет мотивов и перипетий, Но, аппетитно выпятив цилиндры, Паровичок на стрелке кипятит Туман лугов, как молоко с селитрой.
Все это постигаешь у застав, Где вещи рыщут в растворенном виде. В таком флюиде встретил их состав И мой герой, из тьмы вокзальной выйдя.
Заря вела его на поводу И, жаркой лайкой стягивая тело, На деле подтверждала правоту Его судьбы, сложенья и удела.
Он жмурился и чувствовал на лбу Игру той самой замши и шагрени, Которой небо кутало толпу И сутолоку мостовой игреней.
Затянутый все в тот же желтый жар Горячей кожи, надушенной амброй, Пылил и плыл заштатный тротуар, Раздувши ставни, парные, как жабры.
Но по садам тягучий матерьял Преображался, породнясь с листвою, И одухотворялся и терял Все, что на гулкой мостовой усвоил. Где средь травы, тайком, наедине, Дорожку к дому огненно наохрив, Вечерний сплав смертельно леденел, Как будто солнце ставили на погреб. И мрак бросался в головы колонн, Но крупнолистный, жесткий и тверезый, Пивным стеклом играл зеленый клен, И ветер пену сбрасывал с березы.
5
Едва вагона выгнутая дверь Захлопнулась за сестриной персоной, Действительность, как выспавшийся зверь, Потягиваясь, поднялась спросонок. Она не выносила пустомель, И только ей вернули старый навык, Вздохнула вслух, как дышит карамель В крохмальной тьме колониальных лавок. Учуяв нюхом эту москатиль, Голодный город вышел из берлоги, Мотнул хвостом, зевнул и раскатил Тележный гул семи холмов отлогих. Тоска убийств, насилий и бессудств Ударила песком по рту фортуны И сжала крик, теснившийся из уст Красноречивой некогда вертуньи. И так как ей ничто не шло в башку, То не судьба, а первое пустое Несчастье приготовилось к прыжку, Запасшись склянкой с серной кислотою. Bот тут с разбега он и налетел На сашку бальца. Bсей сквозной округой. Всей тьмой. На полусон. На полутень, На что-то вроде рока. Bроде друга. Bсей световой натугой - на портал, Всей лайкою упругой - на деревья, Где бальц как перст перчаточный торчал. А говорили, - болен и в женеве. И точно назло он стерег Намеренно под тем дверным навесом, Куда Сережу ждали на урок К отчаянному одному балбесу. Но выяснилось им в один подъезд, Где наверху в придачу к прошлым тещам У бальца оказался новый тесть, Одной из жен пресимпатичный отчим.
Там помещался новый бальцев штаб. Но
Смешная частность. Сашка был мастак По части записного словоблудья. Он ждал гостей и о своих гостях Таинственно заметил: "Будут люди".
Услыша сей внушительный посул, Сергей представил некоторой меккой Эффектный дом, где каждый венский стул Готов к пришествию сверхчеловека.
Смеясь в душе, "Приступим, - возгласил, Входя, Сережа.
– Как делишки, Миша?" И, сдерживаясь из последних сил, Уселся в кресло у оконной ниши.
"Не странно ли, что все еще висит, И дуется, и сесть не может солнце?" Обдумывая будущий визит, Не вслушивался он в слова питомца.
Из окон открывался чудный вид, Обитый темно-золотистой кожей. Диван был тоже кожею обит. "Какая чушь!" - Подумалось Сереже.
Он не любил семьи ученика. Их здравый смысл был тяжелей увечья, А путь прямей и проще тупика. Читали "Кнут" , выписывали "Вече".
Кобылкины старались корчить злюк, Но даже голосов свирепый холод Всегда сбивался на плаксивый звук, Как если кто задет или уколот.
Особенно заметно у самой Страдальчества растравленная рана Изобличалась музыкой прямой Богатого гаремного сопрано.
Не меньшею загадкой был и он, Невежда с правоведческим дипломом, Холоп с апломбом и хамелеон, Но лучших дней оплеванный обломок. В чаду мытарств угасшая душа, Соединял он в духе дел тогдашних Образованье с маской ингуша И умудрялся рассуждать, как стражник. Но в целом мире не было людей Забитее при всей наружной спеси И участи забытей и лютей, Чем в этой цитадели мракобесья. Урчали краны порчею аорт, Ругалась, фартук подвернув, кухарка, И весь в рассрочку созданный комфорт Грозил сумой и кровью сердца харкал. По вечерам висячие часы Анализом докучных тем касались, И, как с цепей сорвавшиеся псы, Клопы со стен на встречного бросались. Урок кончался. Дом, как корифей, Топтал деревьев ветхий муравейник И кровли, к ночи ставшие кривей И точно потерявшие равненье. Сергей прощался. Что-то в нем росло, Как у детей средь суесловья взрослых, Как будто что-то плавно и без слов Навстречу дому близилось на веслах. Как-будто это приближался вскрик, С которым, позабыв о личной шкуре, Снимают с ближних бремя их вериг, Чтоб разбросать их по клавиатуре. B таких мечтах: "Ты видишь, - возгласил, Входя, Сергей, - я не обманщик, Сашка", И, сдерживаясь из последних сил, Присел к столу и пододвинул чашку. И осмотрелся. Симпатичный тесть Отсутствовал, но жил нельзя шикарней. Картины, бронзу все хотелось съесть, Bсе как бы в рот просилось, как в пекарне. И вдруг в мозгу мелькнуло: "И съедят. Не только дом, но раньше или позже И эту ночь, и тех, что тут сидят. Какая чушь!" - Подумалось Сереже. Но мысль осталась, завязав дуэт С тоской, что гложет поедом поэтов, И неизвестность, точно людоед, Окинула глазами сцену эту. И увидала: полукруглый стол, Цветы и фрукты, и мужчин и женщин, И обреченья общий ореол, И девушку с прической а lа Ченчи.
И абажур, что как бы клал запрет Вовне, откуда робкий гимназистик Смотрел, как прочь отставленный портрет, На дружный круг живых характеристик.
На Сашку, на Сережу, - иногда На старшего уверенного брата, Который сдуру взял его сюда, Но, вероятно, уведет обратно.
Их назвали, но как-то невдомек. Запало что-то вроде "мох" иль "лемех" . Переспросить Сережа их не мог, Затем что тон был взят, как в близких семьях.
Он наблюдал их, трогаясь игрой Двух крайностей, но из того же теста. Во младшем крылся будущий герой. А старший был мятежник, то есть деспот.
6
Неделю проскучал он, книг не трогав, Потом, торгуя что-то в зеленной, Подумал, что томиться нет предлогов, И повернул из лавки к ильиной.
Он чуть не улизнул от них сначала, Но на одном из бальцевских окон Над пропастью сидела и молчала По внешности - насмешница, как он.
Она была без вызова глазаста, Носила траур и нельзя честней Витала, чтобы не соврать, верст за сто. Урвав момент, он вышел вместе с ней.
Дорогою бессонный говор веток Был смутен и, как слух, тысячеуст. А главное, не делалось разведок По части пресловутых всяких чувств.