Тень Деформации
Шрифт:
— Франциск, стартуйте, — прервал я поток гадостей. — С открытой ангарной палубой, наш челнок залетит туда.
— А-а-а… это…
— Вас не выпускают с Сияния? — с некоторым опасением осведомился я.
— Нет, Терентий, просто…
— Раз выпускают, то исполняйте, Франциск. И рассчитывайте курс на Кадию, — распорядился я, отрубая вокс.
Блин, они что все, реально думают, что я многотысячелетнего демонпринца в “честном бою” заборол? Хотя, с Леди этой в чём-то ещё смешнее, мдя.
Тем временем Милосердие отделилось от Рамилеса,
И блин, устроили, паразиты такие, вздохнул я, обозревая аколятник. Даже обезьянус морду из ежевики явил, интересуясь, что это за суета вокруг.
— Так, всем молчать! — рявкнула моя деспотичность, вылезая из челнока. — Падре, стукну, — честно предупредил я попа, набравшего воздуха, чтоб заголосить.
Поп меня знал, так что воздух выпустил и сдулся. Но зыркал весьма недобро, в плане как на святого какого, паразит.
— Да, я участвовал в уничтожении, — аккуратно формулировал я. — Мы с Кристиной целы, здоровы и всё такое. Франциск, варп подери! — возмутился я. — Я понимаю, что у вас есть заместители, но будьте любезны быть на мостике. Лапка, в смысле Моллис. Идёшь с нами в музыкальную.
— Зачем? — недоумённо мрявкнула кошатина.
— Ноты держать, — отрезал я. — Да, мы в музыкальную, через пару… через три часа концерт. Франциск, надеюсь, Милосердие будет к тому времени в имматериуме и двигаться к Кадии, — ядовито отметил я, на что капитан всё же поскакал на мостик. — Так, все свободны, в музыкальную не ломиться, нас не отвлекать. Концерт открытый, не только для аколитов, — уточнил я.
И, прихватив Лапку подмышку, а Кристину — под вторую, ускакал я в музыкальную. И дверь на засов запер, на всякий.
И да, и порепетировали, и в четыре руки сыграли, и Лапка ноты подержала. А через три часа мы с Кристиной играли “Летнюю Грозу” Вивальди, любуясь переливами имматериума за бронестеклом. На скрипку, кстати, он тоже отзывался, уж не знаю почему.
Так-то, причин могло быть три: он вообще к музыке чувствителен, ведь никто такого не проверял. Кристина — всё же демон, тоже фактор. Ну и, наконец, может, и не в музыке играющей было дело, а в моей проигрывающей мелодию внутри персоне — тоже вариант, но мне он не слишком нравился.
Ну и зал набился всяческой аколятней, шестерёнками, капелланами и прочими слушателями, не без того. А я, выводя свою партию и наслаждаясь кристининой, рассуждал.
Ну, в принципе — я не просто молодец, а даже красавчик. Для себя, конечно.
А вот с общественным мнением огнесжигательной общественности — мдя. В общем, хоть подлючая воля мифа над мной больше не довлеет, в несунском разрезе, то первое решение у меня всё равно выходит верное.
В смысле, побываю на Кадии, возможно — помогу чем Ордо Эгис, посмотрю на пилоны и попробую найти ученика.
Причём на Кадии это делать — по-человечески правильно. Единственный реальный шанс у местного уроженца дожить до двадцати пяти лет — Имперская Гвардия. Средний же срок жизни на планете — двадцать три года.
Потом —
Поживём — увидим, заключил философский я. Всё равно, даже если буду жить вечно — дел у Инквизитора Священного Ордена Инквизиции Империума Человечества всегда будет больше, чем возможностей их сделать.
27. Интерлюдия
В некоем, невозможном, скорее воображаемом, нежели реальном месте, находилось нечто, что было ирреально даже тут.
На островке, висящем в пространстве, окружённом своими собратьями, стояла… мебель. Выполненная из камня, точнее той его части, что не поддавалась ветрам искажений, наполняющих невозможное место. Скорее архетипом, нежели объектом, был этот камень.
Центр островка занимал каменный круглый столик, на центральной ноге, покрытый растительными узорами. Его окружали три каменных же стула и огромное, шикарное кресло с высокой спинкой и удобными подлокотниками. Чуть в стороне находилось обширное ложе, которое так и хотелось назвать “любовным”.
Вот только быть всего этого в месте, где существование понятий “разум” и “жизнь” ограниченно мгновениями — не могло. Впрочем, само понятие “бытиё” было для этого странного места фикцией, так что ирреальность уютной мебели из камня скорее вносила некую хаотичную гармонию, как бы не парадоксально это не звучало.
И вот, в один прекрасный момент, из переливов света и ветра, составляющие саму суть этого места, соткалось, над столом, круглое… окно? Экран? Что-то, что демонстрировало как вид, так и звук некоего помещения. И демонстрируемое не было ирреально, скорее монументально:
В обширном помещении, украшенном колонами, гобеленами, фресками стоял стол, довольно комично напоминающий стилистикой своего каменного собрата. Комично, потому что если каменный стол был предназначен для четверых, то стол на образе подходил для нескольких десятков человек.
Которые, с различными выражениями лиц, но непременно с некоей гордостью и надменностью, за этим столом и сидели. И, кстати, далеко не все из них демонстрировали лица, скрывая их максами и глухими шлемами. А часть, если разобраться, лиц не имела как факта. Этот элемент у них заменяли окуляры видеодатчиков и решётки динамиков, закреплённых на металле, даже не тщащимся казаться “лицом”.
Сидели эти существа в тишине, причём, если внимательно присмотреться — довольно нервно. Правда, лицо одного из них — гиганта, запредельного для человека роста, облачённого в бордовый с золотом то ли камзол, то ли мундир — было хоть и сосредоточенно-нейтрально, но в глазах пробегали искорки веселья и ехидства.