Тень друга. Ветер на перекрестке
Шрифт:
Такое чувство, словно этот человек — рослый, могучий, красивый — обладал чужим лицом. Форма, посадка головы были его, а лицо — нет. Оно не принадлежало Ревелли. Это впечатление ошеломляло настолько, что некоторое время я не мог сосредоточиться на нашей беседе, избегал смотреть на него открыто и пристально.
Он приехал в Турин на машине. Но сегодня же хочет возвратиться. Завтра утром ему нужно быть в Кунео — неотложные дела. Он зовет меня к себе. Но меня завтра ждут в Милане, и я не могу нарушить расписания. Как быть?
— Очень просто, не будем терять времени, — сказал я.
И мы действительно его не потеряли. Мы просидели с
— Я родился в Кунео, в тысяча девятьсот девятнадцатом году. Я родился и вырос вместе с фашизмом — вы можете сопоставить даты. Поход Муссолини на Рим был в тысяча девятьсот двадцать первом году. Кунео — захолустье. Бедные горы. Бедные долины. Бедные крестьяне. Многие покидали родину, уезжали во Францию и Южную Америку. Там, на чужбине, любая работа, даже самая черная, становилась для них благом. Вокруг меня с самого детства все было фашистским — жизнь начиналась с дуче. В школе я был в звене баллилы. Мне было девять или десять лет, когда я принял присягу: «Во имя бога и Италии я клянусь исполнять приказы дуче и служить всеми силами, а если нужно, и кровью делу фашистской революции». В четырнадцать лет от учебной винтовки я перешел к настоящей, боевой.
Каждую субботу у казармы фашистской молодежи мы проходили военную подготовку. Возбуждение, воинственные крики, свистки... С течением времени у меня скопилось столько значков и медалей, что я не знал, куда их вешать.
Все, что было связано с оружием и силой, приводило меня в экстаз — военные парады, океанические толпы. Как и все вокруг меня, я орал: «Да здравствует дуче, да здравствует война!» Я маршировал в отряде авангардистов, затем стал «джованнэ фашиста» — молодым фашистом. Никто мне не рассказал о Маттеотти, о борьбе республиканской Испании. Советский Союз был пугалом.
После войны я спросил у отца: «Почему ты не открыл мне глаза на мир?» И, рыдая, отец ответил: «Я не хотел, чтобы ты отличался от других».
Фашизм мне нравился. Я занимался спортом. Мне сулили карьеру чемпиона. Я ездил по стране, метал диск на стадионах разных городов. Ежегодно в Рим — всегда осенью — съезжались «черные рубашки»; неделю мы жили в палаточном городке Тендополи. Гремели оркестры на форо Империале. Муссолини принимал наш парад.
Так начал свой рассказ Нуто Ревелли, и я живо представил себе залитую сентябрьским солнцем Императорскую площадь. Дуче стоит на трибуне в своей классической позе, подбоченясь, — уперев руки в бока и выпятив подбородок, похожий на висячий амбарный замок. Молодой фашист пожирает его глазами. Дуче кажется ему богом, сошедшим с Олимпа. Давно сказано: «Нельзя кланяться кому-нибудь, не повернувшись при этом спиной к другому». Юноша Ревелли кланялся Муссолини, фашизму и ничего не знал о реальном мире социальных отношений.
— Я окончил школу и выбрал военное поприще, — продолжал Ревелли. — Я думал, что это решение принято мной самостоятельно. На самом деле его продиктовали мне годы фашистского воспитания. В 1939 году я переступил порог королевского военного училища в городе Модена. Я обожал армию. Нам говорили: она лучшая в мире. Мне все было по плечу. Везде я хотел быть первым. Пришпоривало самолюбие спортсмена. Рвение мое в боевой подготовке заметили быстро. Начальник группы говорил: «Ревелли, ты настоящий солдат, как немец». Я гордился этой оценкой, хотя она царапала мое национальное чувство.
Каждый курс училища имел название. Тот, в чьем строю был я, именовался кратко: «Вера». Но именно в училище с моей верой в фашизм начало происходить что-то еще неясное мне самому. Танковую тактику изучали умозрительно, только на схемах. Танков для обучения не было. В стены училища проникали вести с фронта. Тогда Италия напала на Грецию, но терпела поражения. Начальника генерального штаба Бадольо прогнали в отставку.
Велико было мое удивление, когда на выпускном вечере в училище генерал Джакомо Карбони дал осторожно понять, что война эта бесцельна для Италии. Конечно, он выразил свою мысль не такими словами, но в хитросплетении его фраз промелькнул и намек на дилетантизм фашистских иерархов в военных проблемах.
Меня поразили тогда иносказания генерала. Правильно ли я его понял? Говорить об этом с товарищами я не мог. Сама тема казалась мне кощунственной, хотя именно в училище я впервые услышал анекдоты, высмеивающие фашизм. В одиночестве я терзался сомнениями. Значит, не армия виновата в военном фиаско. По тогда кто же? Политика фашизма? Мое сознание, несмотря на противоречие между блеском парадов, красноречием дуче и ходом войны, не было еще подготовлено к этой мысли. Как бы там ни было, я окончил училище одним из лучших и получил на рукав два серебряных шеврона.
Итак, в мае 1941 года я сублейтенант и должен ехать в Парму под сень высшей офицерской школы. Но так не произошло. Война уже проделала брешь в командном корпусе. Вся наша «Вера» пошла в войска. Образцовый курсант, я имел право выбрать место службы и, конечно, долго но размышлял: Кунео. Там стоял второй альпийский полк. Мой батальон назывался «Борго сан Далмаццо».
Система комплектования была территориальной — я находился среди людей своего края. Они говорили на местном диалекте. Офицеру из Рима их лексика казалась тарабарщиной, но я отлично понимал язык моих солдат. Среди них, а не в Парме я и проходил программу своей высшей офицерской школы. Они уже побывали под огнем, потеряли боевых друзей-однополчан и не могли взять в толк, кому и зачем нужна эта война.
Ветераны батальона помнили, как им когда-то обещали абиссинскую землю — место под африканским солнцем — и как они еле унесли оттуда ноги. В окровавленных горах Албании, в долинах Греции они поняли все то, над чем я ломал голову в Моденском училище. «Сельскохозяйственный отпуск» — единственное, о чем теперь мечтал каждый из них. А между тем шел июль 1941 года. Война уже кипела в России.
...Я вел роту на тактические учения. Молча шли солдаты, навьюченные снаряжением, как мулы. Внезапно колонна нарушила строй. Я в это время находился с замыкающим взводом и не сразу понял, что случилось.
У кромки перелеска на естественной зеленой площадке группа солдат фашистской милиции, разделившись на две команды, играла в волейбол. Упитанные, розоволицые парни в шортах перекидывались мячом. Мои солдаты подступили к ним с бранью: «Идите воевать, недоноски, вы ведь добровольцы. Довольно околачиваться в тылу».
Еще несколько минут, и началась бы драка. Жилистые крестьяне из батальона «Борго сан Далмаццо», конечно, поколотили бы фашистов. Я разрывался между еще не угасшими симпатиями к «черным рубашкам» и уважением к своим землякам. Я сумел остановить альпийцов так: «Послушайте, если здесь что-нибудь произойдет, не будет отпуска никому, пострадаю и я. Отставить драку!»