Тень императора
Шрифт:
Она, впрочем, и не рвалась особенно к постижению лекарского искусства. Оказавшись снова в Мванааке, девушка все чаще стала вспоминать жизнь у Калиуба, и ею все больше овладевало желание восстановить свои колдовские способности. Ночами ей снилось, что она вновь обретает дар зажигать воду, вызывать ветер, управлять полетом птиц, зазывать рыбу в сети. Но чем упоительнее были сны, тем горшее разочарование испытывала она при пробуждении. Афарга готова была грызть себе локти от бессильной ярости и ненависти к колдуну, лишившему её наследства одиннадцати поколений Тех-Кто-Разговаривает-с-Богами. Причем теперь ей начало казаться, что Калиуб не отнял у неё дар, не истратил его — он попросту не успел этого сделать, — а только каким-то образом пригасил. Если это так, то, вероятно, от неё одной
В какой-то момент в душе у неё забрезжила надежда на то, что Эврих сумеет помочь ей обрести утраченный дар, ведь обладал же он способностями, напоминавшими чародейские. Пересилив себя, Афарга обратилась к нему за помощью, но, увы, в этом случае аррант оказался бессилен. Да, он ощущал в ней присутствие некой силы, однако ни понять её, ни тем более высвободить из-под спуда не мог. Взамен этого он предложил ей, последовав примеру Тартунга, попробовать научиться пользоваться теми скрытыми силами души и тела, которые помогали ему творить маленькие чудеса при излечении страждущих, восполняя недостаток опыта, знаний и умения.
Предложение показалось ей поначалу заманчивым, особенно когда она увидела, как Тартунг усилием мысли гасит или зажигает свечу; наложением рук останавливает кровь или же приводит человека в сознание. Афарга принялась тренироваться, лелея тайную надежду, что Эвриховы уроки помогут ей пробудить её собственный дар, но и тут её постигло разочарование. Привести человека в чувство она сумела без труда — для этого надобно было только потереть определенную точку между большим и указательным пальцем пострадавшего, но это мог сделать любой человек. Остановить же кровь, погасить свечу, разжечь огонь в жаровне или очаге, снять собственную или чужую боль ей не удалось ни разу. В то же время она отчетливо ощущала, как клокочет в ней сила, стремясь выплеснуться наружу, сжигая изнутри, доводя до умопомрачения. Но выпустить её, а тем паче управлять ею девушка была не в состоянии. Тяжесть и боль в груди, где плавал раскаленный шар — сгусток боли, надежды, отчаяния и желания, — становились с каждым днем все невыносимее. Гушкавары начали сторониться её, и даже Тартунг перестал заигрывать с ней и уже не пытался вернуть прежнее расположение.
Последнему, впрочем, Афарга была рада. Осознав, сколь ошибочным было её намерение получить от Тартунга то, что она хотела и могла получить только от Эвриха, девушка старалась держаться от юноши подальше, но тот, не понимая причину этого, буквально не давал ей проходу. Это было мучительно, ведь она ничего не имела против него и уж во всяком случае не желала обижать, а он винил в её внезапной холодности себя и… Словом, все складывалось неловко, коряво, ужасно, и теперь вся надежда была на то, что рано или поздно она сумеет припомнить упражнения, которыми пробуждала её дар старая Чойга, и с их помощью исправит испорченное в ней Калиубом.
Оставив терку и корешок, Афарга уставилась в кое-как побеленную стену. Сконцентрировалась, припоминая заклинания, позволяющие ей воссоздать на поверхности стены образ Эвриха, и принялась бормотать одно из самых простеньких. Еще несколько мгновений назад ей казалось, что она помнит его. Да нет, почему казалось? Она и впрямь его помнила и даже мысленно повторяла, но стоило только начать произносить, как нужные слова стали истаивать, исчезать, словно их стирали из памяти подобно тому, как трактирные служанки стирают тряпками с дощатых столов лужицы пролитого вина. Этого не могло быть, и все же, дойдя до середины заклинания, она,
Результат был прежний.
Имелся, правда, ещё один способ. Девушка вытащила из кармашка передника клочок бумаги и принялась медленно читать заклинание, записанное ею с величайшим трудом, за несколько дней и ночей. Записать его стоило неимоверных усилий по тем же причинам, что и произнести, но кое-как, по частям, по одному слову она все же нацарапала положенные три фразы. Первая прочитывалась легко. На второй Афарга начинала заикаться. Когда же дело доходило до третьей, буквы расплывались, разбегались, никоим образом не желая складываться в слова.
Афарга повторила свою безнадежную попытку раз, другой, третий. Но проклятая тряпка продолжала орудовать в её мозгах, стирая все, что она вроде бы твердо помнила, а глаза отказывались различать написанные слова. Это было непереносимо! Она ощущала себя скудоумной, ни на что не годной уродиной, сознавая в то же время, что, если бы ей удалось преодолеть поставленный Калиубом барьер, напоминавший, судя по всему, её собственный, помогавший защищать чувства от внешних воздействий, все эти мучения прекратились бы раз и навсегда. Но как преодолеть то, чего не видишь, не осязаешь, не обоняешь, о существовании чего можно лишь догадываться?..
Она прекратила свои старания, только ощутив, как щиплет глаза попавший в них пот. Без сил опустилась на циновку, готовая разреветься от жалости к себе и обиды на судьбу, постоянно уедавшую её тем или иным способом. И снова её мысли, помимо воли, вернулись к Эвриху.
Ее радовало и согревало присутствие этого праздничного человека с солнечной душой, каждое утро просыпавшегося с видом именинника, ожидавшего поздравлений, славословий и подарков. Дарил он при этом сам, но опять же с таким довольным видом, что впору позавидовать. Чему завидовать — непонятно: радости его по поводу того, что очередной сотрясаемый давеча болотницей, зябнущий и хрипящий незнакомец ушел нынче из «Дома Шайала» без чьей-либо помощи, да ещё и насвистывал нечто бодрое? Или тому, что выслушали его Аль-Чориль с Тарагатой и разрешили — сделали милость! — встретиться с Эпиаром, а затем с сак-каремцем этим чудным? Тому, что не сегодня завтра полезет он в императорскую темницу приятеля-мага выручать и, того гляди, сложит там свою златокудрую голову?
Нет, не могла Афарга его понять. Но и не радоваться его радостям — ей-то в них что, спрашивается? — тоже не могла. И бесилась оттого, что тянет её к нему, будто связаны они веревкой одной, и жизни себе без него не представляла. Пусть хоть в качестве растирательницы листьев и кореньев; не то служанки, не то помощницы, не то сиделки за хворыми, коими обрастал он, где бы ни появлялся, словно днище корабля морскими желудями. Он был ей нужен, необходим, спору нет. А она ему?
Иногда Афарге казалось, что чудной аррант относится к ней как к щенку, отнятому у злых детей. Как к птице с перебитым крылом, которую, встреться она на его пути, он подобрал бы и пестовал до тех пор, пока та не будет в состоянии улететь. Она была в его глазах несчастным ребенком, хотя ей скоро должно исполниться двадцать лет, и, принимая во внимание годы заточения, проведенные ею в доме Калиуба в полусне-полуяви, он, видимо, в чем-то был прав. Но ей-то от этой правоты легче не становилось! Тем паче рабство у Гитаго и ранталуков на многое открыло ей глаза, многому научило…
Нет-нет, она не хотела, чтобы к ней относились как к больной зверушке или младенцу, чтобы Эврих терпел её подле себя из одного сострадания! И если она не в состоянии сама вернуть себе свой дар и, став по-настоящему полезной чудо-лекарю, заставить тем самым относиться к ней серьезно, то есть ведь и другие пути… Самым простым было найти какого-нибудь колдуна и упросить его снять с неё заклятие, наложенное Калиубом. Одно время она думала, что это сможет сделать Тразий Пэт, когда Эврих освободит его из темницы, но потом поняла: несмотря на все свои таланты, арранту едва ли удастся довести столь рискованное предприятие до счастливого завершения. Он явно переоценивает свои силы, не желая отказываться от задуманного, пренебрегая добрыми советами и предостережениями.