Тень каравеллы (сборник, с илл.)
Шрифт:
Наверно, так бывает только в детстве: читаешь книгу, но не замечаешь слов, а как бы видишь кино. Я видел совершенно отчетливо стертые ступени гостиничной лестницы, частые переплеты окон, за которыми ночь и опасность, дрожащие свечи в руках испуганной хозяйки и ее сына Джима. Огоньки этих свечей желтыми точками отражались в железных полосках, которыми был окован зеленый дубовый сундук. И наконец, видел я хозяина этого сундука. Старый Билли Бонс будто сел рядом со мной, скрипя кожей ремней и башмаков, хрипло ворча и откашливаясь. На его полосатой вязаной
Билли Бонс неторопливо сложил и затолкал во внутренний карман медную подзорную трубу, отхлебнул из мятой железной фляжки, сморщил красное, обветренное лицо и глянул на меня стариковскими слезящимися глазами.
«Что, парень? Тебе тоже несладко?»
– Да нет, ничего, – шепотом сказал я.
Он мне понравился, этот старый таинственный капитан. Конечно, он бывал иногда грубоват и вспыльчив, но ведь и жизнь у него была несладкая. По крайней мере, я полюбил его гораздо больше, чем хозяйкиного сына Джима, который сначала был настоящим размазней и трусом. Когда Билли Бонс умер, я чуть не заплакал.
Зато я с большой радостью узнал, что один из его врагов попал под копыта лошадей. Так ему и надо! Ух как гремели подковы по мерзлой дороге! Я не сразу понял, что гремят не подковы, а грохочет дверь под ударами кулаков.
– Кто?! – крикнул я, вылетая в сени.
– Дрыхнешь, что ли?! – яростно завопил за дверью Павлик. – Сам бы поторчал здесь на холоде! Я все кулаки расплющил! Открывай, верблюд несчастный!
Я откинул крючок. На обидные выкрики я не обратил внимания. Во мне еще гремели отголоски удивительного мира опасностей и тайн. Скорее, скорее туда, назад, чтобы узнать тайну пиратского сундука!
– Засоня! – презрительно сказал вслед Павлик.
– Балда! – откликнулся я на ходу. – Я не спал. Я зачитался.
– Зачитался! «Ма-ма мы-ла ра-му. Ла-ра мы-ла Лу-шу».
Я остановился. Мы стояли в общей кухне, каждый у своей двери.
– Сам ты Луша! У меня такая книжечка! Треснешь, как пузырь, от зависти. Пальчики обсосешь.
– Пф! Про Курочку Рябу.
– Сам ты Ряба! Про старого пирата.
– Ты? Про пирата? Ой, умру!
– Начинай, – холодно сказал я. – Когда умрешь, крикнешь, – и взялся за ручку двери. Истина была на моей стороне.
Павлик бросил портфель и шагнул ко мне:
– Ну ладно. Ну покажи.
С тайным торжеством я протянул книжку.
– Ух ты… – быстро сказал Павлик, и глаза у него стали ласковыми, словно он взял в руки любимого щенка. Он узнал книгу сразу же. Конечно, он видел такую раньше. – «Остров сокровищ», – сказал он почти торжественно. – Роберт Льюис Стивенсон.
Он произнес это имя протяжно и немножко странно: «Робэрт Ль-уис Стывенсо-он». Было ясно, что в книгах таких и в именах он знает толк.
– Я ее давным-давно прочитать хотел, – заговорил Павлик, жалобно поглядывая на меня. – У Сережки Сазонова просил, а он
Я кивнул, но, чуя опасность, не сводил глаз с книжки.
– Этот автомат я могу хоть сейчас тебе от дать, – бодро пообещал Павлик. – А ты мне книжечку всего на один вечерок. Идет?
Действовать надо было мгновенно. К счастью, книжку держал он не очень крепко. Я кошачьим движением выхватил ее и скользнул за дверь. Звякнул задвижкой.
– Владька-а! – тоскливо взвыл Павлик.
– Прочитаю – тогда дам, – непреклонно сказал я.
Павлик потрогал дверь, но задвижка была прочная.
– Жила, – безнадежно сказал он. – Буржуй. Купец, помещик, капиталист. И этому типу я отдал свою гранату!
– Возьми ее обратно.
– Ну Вла-адик… Ну на вечерок… А?..
– Бэ, – сказал я.
– Жадюга. Вот скажу в школе – все ребята тебя лупить будут.
– Тогда и через год книжечку не увидишь!
Он шумно вздохнул за дверью и замолчал. Я понял, что он придумывает самые убедительные, самые-самые действующие слова. Ох как хотелось ему почитать «Остров сокровищ»!
– Много ты прочитал? – вдруг спросил Павлик.
– Тридцать пять страниц.
– Как ты быстро читаешь, – сказал он вкрадчиво.
Это была грубая лесть. Ведь он не знал, сколько времени я читал.
Мне стало жаль Павлика.
Даже не то чтобы жаль, а просто я представил, как он безнадежно топчется у двери и чуть не плачет от огорчения. Счастье сверкнуло перед ним ослепительной искрой, поманило и погасло.
Я бы, наверно, на месте Павлика заревел от тоски.
– А ты совсем ее не читал? – спросил я.
– Пятнадцать страничек. Да еще в середке немножко. Сазонов давал почитать на переменках.
– Давай так… – начал я, осторожно взвешивая слова. – Ты сейчас затопишь у себя печку…
– Ага… – откликнулся он с проснувшейся надеждой.
– Потом решишь мне задачку…
– Хоть десять!
– И примеры.
– Хоть тыщу!
– Потом я дам тебе почитать до тридцать пятой…
– У-у…
– А потом вместе будем, вслух! А ты один хотел? Хитрый…
– Ура!
На радостях он грянулся грудью о дверь и сорвал задвижку с винтов.
Отблески на парусах
Эту книжку мы читали пять вечеров подряд.
Мы не торопились. Ждали, когда загустеют в окнах фиолетовые сумерки, и потом отправлялись в комнату к Павлику. Там, у печки, был просторный уютный угол. Наш угол. От комнаты его отгораживали спинка кровати и тумбочка с треснувшим фарфоровым шариком вместо ручки на дверце.
Печка была круглая, покрытая черным блестящим железом – голландка. Казалось иногда, что это и не печка совсем, а основание корабельной мачты, которая уходит вверх сквозь палубу. Где-то высоко над крышей шумят ее паруса. Шум был на самом деле – это хозяйничал в тополе ветер. Когда открывали трубу, он начинал обрадованно голосить в ней.