Тень Крысолова
Шрифт:
Меня терзают ненадежность, сомнительность тех дорог… Так же, как нагоняет ужас несомненность того, что я здесь, под полом скрипучей ветряной мельницы с расшатанными грохочущими крыльями, на которых оседает ядовитая пыль, вызывающая лихорадку, кашель и кровоточивость десен.
Люди больше не свозят сюда мешки, наполненные зрелым зерном. Нет зерна – нет и муки. Крылья ветряной мельницы со свистом рассекают воздух, а остановленные каменные жернова лишь вздрагивают.
Люди ходят сонные, голодные, пьяные, они кричат друг на друга и дерутся. Люди похожи на живущих
Вечером они садятся вокруг ящика, вливают в себя водку и жадно съедают все, что удалось добыть за день. Они воют, булькают, блюют, кашляют, плюют кровью – так же, как мы.
Я бы давно уже сбежал отсюда, если бы не боялся кружащих над холмом птиц. Я уйду, когда подуют сильные ветры или пойдет дождь, который мешает сорокам, скворцам и пустельгам вылетать на охоту.
Вопли, стоны, удары кулаков, грохот падающего под ударами ножа тела. Убитого выносят в вырытый под каменным фундаментом ветряной мельницы погреб и заваливают сверху камнями. Они не съедают его, оставляют… Столько пищи. Мы ждем, пока они уйдут, и добираемся до лежащего. Тело ещё хранит тепло жизни.
Уже несколько дней вокруг ветряной мельницы собираются люди. Они пытаются войти или хотя бы заглянуть внутрь. Те, которые внутри, прогоняют их, отпихивают, сбрасывают с каменной лестницы, толкают, бьют.
Полдень. Тепло. Клонит в сон. Я лежу на боку и смотрю сквозь щель в досках на скользящие тени.
И вдруг… Со стороны города… По доносящимся до меня запахам я понимаю, что именно в той стороне находится город. Оттуда движется тень, опасность, черта.
Она приближается, и я вижу, что это толпа людей подходит к стоящим на горе ветряным мельницам. Их ведет бородач, едущий на отощавшей кляче. Он вырывается вперед, подъезжает совсем близко, колотя пятками по бокам своей лошади. Поднимает вверх заостренную палку и несется к вертящимся на ветру крыльям – врезается в них, вцепляется, хватает руками. Под его тяжестью крылья трещат, стонут и уносят его все выше и выше.
Сквозь отверстие между досками я вижу длинное лицо, окруженное слипшимися от пота клочьями седых волос. Глубоко посаженные глаза блестят тусклым стеклянным блеском – как зеркальца воды, замерзающей ранней весной на полевой дороге. Неужели это Крысолов? Могло ли так сильно измениться его лицо? Крысолов тоже казался мне высоким и тощим, но он же никогда раньше не ездил верхом?
Глухой удар тела о землю. Он упал. Это он так стонет или скрипят расшатанные крылья ветряной мельницы? Толпа грозно гудит. Крутая лестница. Я удираю сквозь щель в фундаменте. Иду по высохшей, бесплодной борозде в затвердевшей пыльной земле.
Втиснувшись между полотняными мешками, я засыпаю, расслабившись под действием тепла и неподвижности.
Она трется о меня, прижимается, напирает, пододвигается поближе, возбуждает. Она здесь.
Кто? Которая? Откуда? Серебристая? Рыжая? Смуглая? Молодая? Незнакомая? Брошенная? Та, из подземного леса? Или та, первая, из-под портовой набережной? А может, наоборот, последняя?
Это они, все мои самки. Ублажающие, радующие, близкие, доверчивые. Они все рядом со мной…
Ты здесь? Здесь. Я хочу тебя, войди в меня. Я обнимаю её, подминаю под себя, вжимаюсь в её тепло и мягкость.
Все ближе момент свершения, все ближе счастье, все ближе…
Я рядом с ней, я внутри нее. Ну, ну, ну… Наконец!
Толчок, раскачивание, треск. Мешки сдвигаются с места, придавливают сверху. Открываю глаза. Ее – нет. Нет стен и света, которого я не боялся. Я лежу, придушенный мешками, с мокрым пятном под брюхом, испуганный навалившейся на меня тяжестью и шумом в ушах.
Гул, грохот, шатание. Давление все усиливается, нарастает. Я выползаю из-под придавившей меня тяжести и с трудом залезаю повыше, на свертки.
Мой вес все возрастает. Ошеломленный, не уверенный в собственном теле, я стою на широко расставленных лапках, упираюсь хвостом и чувствую, как что-то сжимает мне виски, ноздри, горло. Дышать становится все труднее.
Шум нарастает. Вибрируют стены, трясутся мешки, дрожат ящики. Мы падаем вниз. Я становлюсь тяжелым, бессильным, безвольным. Прижимаюсь к мешку, становлюсь его частью. Мне мешает мой собственный вес. Я боюсь, что меня вот-вот раздавит. Смежение век уже не переносит меня в иной мир. Кровь разрывает мозг. Болят глаза и уши. В горле сухо. Я чувствую себя летящим по инерции камнем.
Снова вниз, все ниже и ниже. Лапы разъезжаются, я вцепляюсь коготками в ткань мешка. Вокруг с бешеной скоростью кружится тьма. Я становлюсь все тяжелее.
Удар, ещё удар, подскок, удар, подъем. Боль исчезает, мышцы расслабляются, сухость во рту проходит. Шум все ещё продолжается. Мы медленно движемся – уже без качки и тряски. Останавливаемся. Из-за стены доносятся скрип, рев, эхо, вой пролетающих в воздухе машин. Я предчувствую, что вокруг таится неизвестная мне опасность.
Стена раздвигается, и внутрь проникает мягкий вечерний свет. Люди выносят ящики и мешки.
Они берут ящик, в который я вцепился своими коготками. Он лежал высоко, они несут его над головами и потому не замечают меня. Спускаются по ступенькам. Наклоняют ящик. Я теряю равновесие и соскальзываю вниз…
Бегу по бетонной полосе к темнеющему пятну зелени.
Трава. Лопухи. Я врываюсь в зеленую тень огромных листьев. Ложусь на холодную землю. Голоса здесь почти не слышны. С той стороны, откуда я бежал, доносятся шипение, скрип, хруст, треск. Я улавливаю отвратительную вонь бензина.
Усталость, беспокойство, сон, обморок.
Я просыпаюсь в том же самом темно-зеленом углублении рядом с бетонной полосой, по которой ползет огромная серебристая птица.
Я высасываю сок из стеблей травы и пускаюсь в путь вдоль бетонного края. Наступают сумерки. Надо мной зажигаются и гаснут падающие звезды.
Шум хлопающих, улавливающих ветер крыльев врывается вслед за мной в глубину темного туннеля. Я останавливаюсь, потому что опасность миновала. Над мутной водой мерцает, угасая, серебристо-серое свечение.