Тень Саганами
Шрифт:
— Госпожа президент, — продолжила Ранжина любезным тоном, — я с немалым интересом выслушала ваш отчёт о представительстве Корнати в Конституционном Собрании. Тем не менее, осталась пара вопросов, в отношении которых у меня нет полного понимания. Возможно, вы могли бы развеять моё недоумение?
— Я определённо буду рада приложить к этому усилия, госпожа вице-председатель.
— Спасибо. Был в вашем во всех остальных отношениях всеобъемлющем докладе один момент, который показался мне несколько странным, госпожа президент. Я имею в виду тот факт, что баронесса Медуза, временный губернатор королевы Елизаветы, неоднократно прямо предупреждала вас, что ваша тактика затягивания угрожает не только самому Собранию, но и аннексии в целом, а вы не сочли необходимым довести эту информацию до нашего комитета. Не могли бы вы объяснить,
Голос Ранжины не изменился ни на йоту. Улыбка не покинула её лица. Однако её вопрос произвёл на присутствующих эффект брошенной гранаты. Лицо Гази приняло опасно багровый оттенок. Ещё двое из членов комитета выглядели столь же ошарашенными — и разгневанными — как и председатель. По завершению вопроса на мгновение повисла тишина, а потом среди сидевших как позади членов комитета, так и позади самой Тонкович работников аппарата разразилась суматошная чехарда реплик полушёпотом.
Что касалось неё, Тонкович чувствовала, что уставилась на женщину, сидевшую по другую сторону подковообразного стола, в недоумённом ошеломлении. Она не могла поверить в то, что у Ранжины нашлось столько откровенной наглости, чтобы сделать столь возмутительное заявление во время открытых слушаний комитета. Так просто не делалось. Никто не пытался подловить и унизить Планетарного Президента! По реакции Гази было очевидно, что Ранжина даже не намекнула ему о том, что собирается сказать. Вероломная сука явно понимала, что председатель заткнёт ей рот — или, как абсолютный минимум, предупредит Тонкович — если только помыслить сможет, что она собирается устроить такое наглое, неприкрытое покушение на достоинство президентского поста.
Президенту потребовалось несколько секунд на то, чтобы быть уверенной, что она контролирует свой темперамент. Ей крайне было жаль, что пришлось сделать такую паузу, потому что это заставило её выглядеть неготовой и захваченной врасплох, однако она знала, что уж чего не могла позволить себе перед камерами репортёров, так это устроить нахальной сучке словесную порку, которую та всецело заслуживала.
— Госпожа вице-председатель, — наконец холодно заявила она, — Шпиндель находится в семи с половиной днях пути от Сплита, даже для курьера. Учитывая такую задержку в обмене информацией — пятнадцать дней, напомню вам, на прохождение в обе стороны — моей, как представителя Корнати в Собрании и как планетарного президента, ответственностью было определять наилучший курс ведения переговоров с прочими делегатами и с баронессой Медузой. У меня не было возможности совещаться с вашим комитетом или с Парламентом в целом прежде чем принимать решения как реагировать на возникающие в Собрании ситуации. Именно это, если помните, было одной из главных причин, по которым решено было отправить лично планетарного президента во главе нашей делегации.
— Простите, госпожа президент, — невозмутимо заявила Ранжина, очевидно совершенно не обратившая внимания на ледяную четкость и холодную ярость ответа Тонкович, — но я не спрашивала вас о вашей реакции на возникающие в Собрании ситуации. Я хотела выяснить, почему вы не сочли нужным проинформировать нас о разговоре, состоявшемся у вас с баронессой Медузой.
— Как я только что пояснила, — сказала Тонкович, сознавая, что в её ответе прорывается резкость, но не в силах полностью сдерживаться, — на обмен сообщениями между Сплитом и Шпинделем ушло бы пятнадцать дней. Сообщать Парламенту о каждой беседе, которая случалась у меня с членами других делегаций или даже с самой баронессой Медузой, было бы непрактично, да и, осмелюсь утверждать, никто и не ожидал от меня такого.
— Госпожа президент, боюсь, вы либо не понимаете моего вопроса, либо сознательно пытаетесь уклониться от ответа на него, — на этот раз голос Ранжины тоже превратился в ледяной клинок. — Более четырёх стандартных месяцев назад вы были проинформированы баронессой Медузой, что продолжение тупиковой ситуации, в которую зашло Конституционное Собрание, — и которая, согласно всем доступным мне источникам, сложилась в основном благодаря целенаправленным усилиям партии Конституционных Либералов, организованной вами на Шпинделе, — угрожает успеху аннексии. Три стандартных месяца назад вы были проинформированы баронессой Медузой, что Звёздное Королевство не будет считать себя обязанным выполнить соглашение об аннексии, если проект конституции не будет принят в Собрании за приемлемое время. А
Шепотки, спровоцированные первоначальными выпадами Ранжины, смолкали, уступая волне ошеломления, вызванного тем, что произносила ледяным тоном вице-председатель. На лице Тонкович бледность потрясения мешалась с багровыми пятнами бешенства. Она не могла в это поверить. Она не могла поверить, что даже такая наймитка Партии Примирения как Ранжина может сделать нечто подобное! Это нарушало все положения запрещавшего выставлять грязное политическое бельё на публику кодекса. Даже в самых ожесточённых подковёрных баталиях между устоявшимися партиями соблюдались некоторые правила, некоторые ограничения. Реакция сидевших позади неё репортёров со всей очевидностью демонстрировала, что суть холодно перечисленных Ранжиной обвинений ещё не стала достоянием общественности. Планетарный президент скрипнула зубами, испытывая одновременно унижение и ярость.
Она уставилась на Гази, горящим взглядом зелёных глаз требуя от него, чтобы тот заткнул рот Ранжине, но председатель комитета выглядел столь же ошеломлённым, как и сама Тонкович. Он сидел в оцепенении, пытаясь придумать способ остановить Ранжину, но явно безуспешно. Он не знал, как поступать в такой ситуации, потому что подобные грубые атаки в лоб просто не числились в арсенале представителей политического истеблишмента Корнати. Гази потянулся было за молоточком, но заколебался, пытаясь найти подходящий предлог для того, чтобы заставить Ранжину замолчать. Но его не было. Как бы грубы, как бы ужасны ни были её нападки, она оставалась вполне в своём праве использовать выделенное ей время так, как ей заблагорассудится. А она ещё не закончила.
— Просто замечательно рассуждать о передаче полномочий и о задержках в прохождении информации, госпожа президент. Но, по вашему собственному признанию, максимальная задержка составила бы только пятнадцать дней. Не сто сорок дней, не девяносто два дня, даже не шестьдесят один день — пятнадцать дней. Хочу заявить, что одно дело, когда вам приходится без промедления разбираться с возникающими кризисами, но совсем другое, когда вы сознательно проводите от лица всего правительства политику собственного изобретения, не поставив об этом в известность ни единую живую душу на этой планете. Политику, которая, как вы прямо были предупреждены, вполне может привести к исключению нашей планеты из состава аннексируемых, в то время как за аннексию проголосовали более семидесяти процентов зарегистрированных избирателей. Это не просто самонадеянность, госпожа президент. Это уже поступки на грани присвоения себе диктаторских полномочий и неприкрытого злоупотребления служебным положением.
У Тонкович отвисла челюсть в откровенном неверии. Это был не вопрос, и даже не замаскированное объявление политической позиции со стороны Ранжины. Это было официальное обвинение. Обвинение, предъявленное попавшему в засаду Планетарному президенту Корнати, чего не случалось уже более двухсот стандартных лет.
Гул голосов позади неё перешёл в нестройный рёв, а Гази наконец-то пустил молоток в ход. Но было слишком поздно. Весь мыслимый ущерб уже был нанесён. На глазах Александры Тонкович официальные слушания превратились в перебранку между её сторонниками и противниками в специальном комитете, а камеры фиксировали каждую деталь этого фиаско.
— Капитан Терехов, мистер Ван Дорт, Монтана настолько в долгу у вас, что я сомневаюсь, что мы когда-либо сможем расплатиться, — заявил президент Уоррен Саттлз. Президент был политиком, но по крайней мере на этот раз в его голосе и выражении лица не было ничего кроме искренности. — Стивен Вестман и все участники Движения за Независимость Монтаны согласились сдаться маршалам и сдать всё имевшееся у них тяжёлое вооружение. Угроза восстания и партизанской войны, а также всех тех разрушений и смертей, к которым это могло привести, только что благодаря вашим усилиям была развеяна.