Тень ястреба. Сага призрачных замков
Шрифт:
— Отстань, Ивга, — пробормотал Готтфрид, вновь пытаясь оттолкнуть ее. — Отнеси-ка лучше мой шлем еврею. Он даст за него достаточно, чтобы можно было опохмелиться.
— Дурак! — в отчаянии крикнула она. — Не до денег сейчас! Посмотри на восток, там все пылает, и никто не знает, почему!
— А что, все еще льет? — спросил фон Кальмбах, начиная понемногу проявлять какой-то интерес к происходящему.
— Дождь давным-давно кончился. Бери скорей свой меч и бежим на улицу. Все мужчины в деревне пьяные — ты сам их напоил. А женщины не знают, что делать. Ой!
Девушка вскрикнула от неожиданности, когда хижина вдруг осветилась: оранжевый свет внезапной вспышки пламени проник сквозь многочисленные щели. Слегка пошатываясь, рыцарь, наконец, поднялся на ноги, нацепил на пояс огромный двуручный меч и нахлобучил на голову помятый, иссеченный шлем. Затем нетвердой походкой он поплелся за девушкой на улицу. На пороге его спутница, молодая и гибкая, одетая лишь в легкую короткую тунику, судорожно схватила Готтфрида за руку, испуганно прижавшись к нему.
На улице не было никакого движения и даже, казалось, самой жизни, лишь вода монотонно капала в огромные грязные лужи, стекая с насквозь промокших соломенных крыш, да ветер печально и тревожно завывал в черных мокрых ветвях деревьев, создававших непроницаемый бастион тьмы вокруг маленькой деревушки. Но на юго-востоке, поднимаясь все выше в темное свинцовое небо, разрасталось зловещее малиновое зарево, кидая багровые отсветы на черные грозовые тучи.
— Я могу сказать тебе, что это значит, моя девочка, — сказал Готтфрид, вглядываясь в сполохи огня. — Это дьяволы Сулеймана. Они переправились через реку и теперь поджигают деревни. Мне уже приходилось видеть подобное. Вообще-то я думал, что эти турецкие собаки появятся раньше, но из-за проливных дождей они, должно быть, повернули назад. Да, это точно акынджи: они сметают все на своем пути, ни перед чем не останавливаясь. Вот что, девочка моя, давай-ка быстро беги в конюшню за хижиной и приведи мне моего серого скакуна. Мы ускользнем на нем, как вода сквозь пальцы. Мой конь легко выдержит нас двоих.
— А как же люди в деревне? — в отчаянии воскликнула Ивга.
— На все Божья воля, — нетерпеливо отозвался Готтфрид. — Здешние мужчины доблестно пили со мной эль, а женщины были добры ко мне, но, клянусь рогами Сатаны, серая кляча не сможет вывезти всю деревню!
— Ну и поезжай один! — замотала головой девушка. — А я останусь и умру вместе со всеми!
— Турки не убивают женщин, дурочка, — возразил Готтфрид. — Они продадут тебя какому-нибудь старому жирному купцу из Стамбула, и тот будет тебя бить. Я не хочу, чтобы мне перерезали глотку, и ты поедешь со мной...
Отчаянный крик девушки внезапно прервал его, и Готтфрид, отшатнувшись, увидел невыразимый ужас, застывший в ее расширенных глазах. В то же мгновение вспыхнула хижина в дальнем конце деревни, хотя из-за намокшей соломы огонь разгорался медленно. Тишину огласили вопли людей, в панике заметавшихся по улице. Вглядываясь в хаос теней, плясавших на стенах хижин, Готтфрид увидел смутные очертания фигур, перелезающих через пролом в глиняной стене, опоясывавшей деревню. Довольно высокая и прочная, она могла бы на какое-то время задержать акинджи, но жители деревни не ожидали нападения и не позаботились о том, чтобы заделать давным-давно образовавшуюся брешь.
— Проклятье! — сквозь зубы пробормотал Готтфрид. — Эти шелудивые псы идут впереди своего огня. Они подкрались в темноте. Бежим, девочка!
Но когда он схватил Ивгу за руку и потащил ее за собой, а девушка, продолжая безумно вопить, принялась отбиваться, глиняная стена внезапно затрещала и рухнула совсем рядом с ними, не выдержав натиска нескольких лошадей. В обреченную деревушку ворвались всадники. Хижины горели со всех сторон, вопли обезумевших от ужаса людей, казалось, достигали небес. Турки врывались в лачуги, хватали кричавших и отбивавшихся женщин, а мужчинам тут же перерезали горло. В пламени пожара Готтфрид рассмотрел характерную посадку всадников, их полированные стальные доспехи и развевающиеся крылья за спиной их предводителя. Он узнал Михала-оглы, но и главарь акынджи в тот же миг заметил фон Кальмбаха.
— Хватайте его! — Голос Михала-оглы потерял обычную мягкость и вкрадчивость и звучал резко, как скрежет металла о камень. — Это Гомбак! Пятьсот асперов тому, кто принесет мне его голову!
Извергая проклятия, Готтфрид ринулся к ближайшей хижине, таща за собой продолжавшую кричать Ивгу. Но когда они достигли тени, сулившей им хотя бы временное укрытие, он услышал легкое жужжание стрелы, и девушка вдруг жалобно всхлипнула и зашаталась. Она осела на землю, и в неровном отблеске пламени Готтфрид увидел оперенный конец стрелы, пронзившей сердце Ивги. Рыцарь взревел, как раненый зверь, и повернулся к убийцам, готовый броситься на них и разорвать на куски голыми руками. Но в следующее мгновение привычная рассудительность вернулась к нему, и, выхватив меч, он отпрянул в сторону и помчался вдоль стены, слыша непрерывное жужжание стрел, которые то и дело попадали в его ржавые, но еще надежные доспехи. К счастью, ружья и пистолеты молчали — вероятно, отсырел порох.
Еще мгновение — и фон Кальмбах ворвался в сарай, где все эти дни ожидал хозяина серый скакун. И тут же кто-то невидимый, словно пантера прыгнул ему на плечи. Готтфрид резко отклонился и, высоко подняв меч, рубанул сплеча — с диким воем мусульманин повалился на землю.
Готтфрид, перепрыгнув через распростертое тело, бросился к своему коню. Серый жеребец пронзительно ржал от страха и возбуждения и, когда хозяин вскочил ему на спину, захрипел и встал на дыбы. Махнув рукой на седло и упряжь, рыцарь просто ударил пятками по дрожащим бокам коня, серый скакун вылетел за дверь сарая, словно пушечное ядро, и помчался по улице, сметая турок, будто тряпичных кукол, и обдавая седока с ног до головы грязью из многочисленных луж.
Акинджи устремились за Готтфридом в погоню, как охотничьи собаки за диким зверем. Спешившиеся было всадники торопливо вспрыгнули в седла, а те, кто влез через старый пролом, побежали туда, чтобы взять своих лошадей.
Стрелы свистели возле головы Готтфрида, но он, не обращая на них внимания, гнал и гнал коня к единственно возможному спасительному выходу — к оставшейся нетронутой западной части стены. Никогда еще его серый скакун не совершал таких головокружительных прыжков. Готтфрид задержал дыхание, почувствовав, как напрягся его конь, готовясь к отчаянной, невероятной попытке взлететь в воздух. Еще мгновение, и немыслимое напряжение мощных мышц совершило чудо — серый скакун перелетел через стену едва ли не в дюйме над краем.
Преследователи завопили от изумления и ярости и поскакали обратно. Прирожденные всадники, привычные к широким степным просторам, они не отважились повторить фантастический опыт германского рыцаря. Разыскивая ворота и подходящие проломы в стене, акынджи потеряли время, и, когда они, наконец, выбрались из деревни, мокрый, черный, непроницаемый лес уже надежно спрятал от них беглеца.
Михал-оглы выл, как обезумевший зверь, в бешенстве кусая себе руки. Затем, поручив своему подручному Отману остаться в деревне и проследить, чтобы никто не ушел живым, он устремился в погоню за Готтфридом фон Кальмбахом, поклявшись, что не прекратит преследования, даже если дорога приведет его к самым стенам Вены.