Тени исчезают в полдень.Том 2
Шрифт:
– Пойдем, Петр Иваныч.
– Да заходите в дом, что же вы? – проговорила Степанида.
– Ну-ка, не мозоль глаза людям! – прикрикнул на нее сверху Фрол. – Пошла в погреб, так иди…
И они разошлись в разные стороны: Захар с Петром Ивановичем – обратно на улицу, а Степанида – в глубь двора, в сарай.
На улице Смирнов несколько раз оборачивался в сторону кургановского дома. Фрол все еще черным столбом торчал на поветях. Упершись грудью о черенок вил, он смотрел им вслед. И Смирнову показалось, что председатель чувствует этот взгляд.
В конторе было жарко натоплено, так жарко, что окна «плакали» крупными ручьями, словно на улице шел дождь.
В другой комнате громыхнули ведром. В дверях показалась Наталья Лукина.
– Надо что-нибудь, Захарыч? – спросила она.
Председатель потер жесткой ладонью защетинившееся лицо:
– Не подъезжали еще члены правления?
– Пока едут.
– Что они, дьяволы! Было же сказано всем – к девяти. Как станут подъезжать, наших собирай.
Захар поднялся и стал расстегивать полушубок.
– Ну и зверь у вас Фрол этот, – сказал Петр Иванович. – Ночью с ним один на один страшно оставаться.
Председатель, вешая полушубок на гвоздь, посмотрел на Петра Ивановича и неопределенно пожал плечами.
– Жулик он, по глазам видно! Спекулянт, только что мы убедились! Я боялся, как бы вилами он нас сверху не пырнул…
– Убедились, верно, – тихо проговорил Захар. – А вот вчера он даже мертвую коровенку пожалел. Чтоб не продрать ей бок по мерзлым кочкам, на себе из загона вынес…
– Он лучше бы живых пожалел! Сообразил, когда сеном торговать…
Захар слушал Смирнова, чуть покачивая головой. Когда Смирнов умолк, председатель вздохнул:
– Не верю я все-таки, Петр Иванович, хоть и убедился…
– Что?
– А что сено Фрол повезет продавать.
– Зачем тогда воз навьючивает?
– Не знаю.
Теперь Петр Иванович пожал плечами:
– Тогда я тоже ничего не понимаю. Нянчитесь, выходит, вы с ним… Дело ваше. Я бы такого, попадись он мне на фронте…
– С фронта Курганов, между прочим, пришел полным кавалером ордена Славы…
Редактор удивленно вскинул голову.
– А ты военный. Ты знаешь, что ордена даром не дают…
Смирнов вдруг изменился в лице, опустился на свое место.
– Петр Иванович! – тревожно вскинул голову Большаков.
– Ничего, ничего… Сейчас пройдет.
Тикали на стене часы, роняя секунды. Тик – секунда, тик – секунда. Капают, как капельки: одна за другой, одна за другой. Капельку с земли не поднимешь, малую секунду не воротишь.
Никогда Петр Иванович не обращал внимания на секунду, не жалел, что она тикнула и прошла без пользы. А теперь отчетливо ощущал, какой она длины. Каждая секунда представлялась ему в виде крохотной черточки. Чиркнула – и нет ее. Звук от маятника еще слышится, еще живет, а секунда умерла уже навсегда. И больше никогда не вернется…
Сыпались и сыпались на пол со стенки секунды, как горошины…
– Ордена, это верно, даром не дают, – проговорил наконец Смирнов. – Но, черт возьми, прямо какой-то заколдованный круг получается. Ведь я чувствую – не любишь ты Фрола. Да и за что любить такого? А защищаешь вот, кажется…
– Не люблю, говоришь, а защищаю? Да нет, не те слова. Не доверяю я, что ли, ему. Впрочем, так же, как и Устину.
– Вот как! А Морозову по какой причине?
– Сложные тут причины, не объяснишь их враз-то. Курганов… Видишь ли, Петр… Я вот до сих пор холостой…
– Да слышал я кое-что об этой… истории, Анисим как-то рассказывал…
– Анисим? – переспросил председатель. – Ну вот, видишь. Человеческая обида – она долго помнится. Умом я Курганову давно простил, а сердце до сих пор при встрече холодеет
– Не доверяешь?.. Но ведь Морозов бригадир.
Захар бросил карандаш, которым чертил в тетрадке, сказал:
– Ну, с бригадирством его история давняя и сложная. Жизнь, она ведь вообще… не азбука, словом… Когда ставили бригадиром – доверял.
– Но что же произошло в таком случае? – спросил Смирнов. – И когда?
– Что и когда? – Захар задумался. – Что ж, если поразмыслить, можно и ответить, однако. И насчет Фрола одновременно. Это, пожалуй, как время года меняется, незаметно. Была зима, но когда-то выдался теплый денек. Один, другой… Не заметил. Потом и с крыш закапало. Думаешь – так и должно быть. Снег осел, ручьи побежали, Светлиха вон вскрылась. Все ничего, все это видел не раз. А потом глянешь на луга, а они зеленые. Вон что! А ведь месяц-полтора назад вьюга по ним гуляла! Непонятно?
– Не очень, – согласился Смирнов.
– Фрол и Устин – разные люди. Скажешь, допустим, им: сделайте то-то. Фрол угрюмо глянет, едко усмехнется. Но едва примется за работу – преображается прямо весь. И уж будь уверен, сделает на совесть. Устин – тот по-другому. Тот еще поддакнет – давно бы, мол, сделать это надо, заверит, что выполнит с охотой. И действительно, выполняет всегда. И тоже вроде на совесть. А вот смотришь на него и думаешь: не с охотой ведь, для виду делает. Отчего такое чувство?
– А может быть, это предубеждение какое-то к Устину у тебя, Захар Захарович?
– Оно бы скорей к Фролу должно быть.
– Это-то верно, – согласился Петр Иванович.
– И вот незаметно живут два таких чувства и делают свое дело. А однажды вдруг посмотришь на это будто со стороны – эге-ге! Где снежок был, там травка зеленеет! И наоборот. Корову, говорил я, вчера Курганов пожалел, – медленно продолжал Большаков. – Мертвую. Но он ее и живую жалел. Это была одна из лучших коров в колхозе. А вот Устин не пожалел. Для него корова есть корова. Скот, в общем. Мелочь, скажешь? Ладно, возможно. Школу-семилетку мы строили – вон она, на взгорочке стоит. Строители известно какие, доморощенные. Моторин тоже недоглядел, вырезали оконные проемы всего метр на метр. «Не город, сойдет, – заявил Устин. – Легче рамы сделать, меньше стекла потребуется». Фрол походил-походил как-то вокруг здания, постоял напротив, покурил. Я тоже осматривал стройку, невзначай подошел к нему. Он покосился на меня, скривил губы: «Строители… Ослепнут ваши котята-ребята в такой-то школе». Неприятно мне с ним вообще разговаривать, а тут еще нашел слово такое – «котята-ребята»… Но подумал-подумал я – велел окна как можно шире разрезать. Признаться тебе – против своей воли велел. Уж очень хотелось наперекор Фролу сделать. Почто же Устин-то не предложил такое, а Фрол? Тоже мелочь? Но две мелкие мелочи – уже одна средняя… А то еще как-то – давно это было – свинарник загорелся от грозы. И дождя-то не было, громыхнуло да ушло. Все лето сушь стояла жуткая, все порохом взялось. А свинарник из смолья был сложен да соломой крыт. В одну минуту морем огня взялся, аж засвистело, загудело так, что и поросячьего визга не слышно было. А свинья перед смертью слышал, как кричит? Вот-вот рухнет свинарник, а в нем около тридцати голов. По тем временам – богатство. Мечемся вокруг, а подойти – где там! Устин-то и рукой махнул, осел прямо на землю – погибло, мол, все.