Тени надежд
Шрифт:
– Александр! – возмущенно воскликнула Олимпиада.
Царь поморщился.
"Ну да, конечно, про тебя позабыли, тебя отодвинули, не уважают. Ты от крови Ахилла, такого обращения не потерпишь. И так далее и тому подобное. Как обычно. Как же мне надоела эта твоя бесконечная песня, дорогая сестра".
– Мы на пороге войны, Миртала. Править страной будет мужчина, это решено.
Царица поджала губы.
– Это решено, Миртала, – повторил Александр, – не женское дело править. Хотя наши законы, завещанные предками, не препятствуют тебе в этом и кровь твоя ближе моему наследнику, но Эакид – мужчина и воин. Он умен, не по годам мудр, доблестен, верен.
Царь замолчал, разглядывая пламя светильника. Повисла пауза.
– Нам нужно обратиться к Отцу Лесов, – наконец нарушил молчание Эакид, – не стоит начинать столь рискованное предприятие, не узнав своей судьбы.
– И что тебе скажут томуры? Что-нибудь вроде: "Видишь, бык увенчан?" Как Филиппу?
– Не богохульствуй, Александр!
– Имевший всего один глаз, не видел очевидные вещи, – высокомерно заявила Олимпиада.
– Всякий крепок задним умом в толковании слов пифии, – покосился на нее Эакид.
– Кстати, об одноглазых... – осторожно сказал Эвмен, вклинившись в разговор царственных родственников, – есть ведь еще кое-кто, кому Линкестиец стоит поперек горла.
Клит, сын Бардилея, седеющий муж сорока пяти лет, взвешивал выгоду на весах осторожности. Эти весы ему продал Александр, сын Филиппа, взяв немалую плату княжеской гордостью. Зрелого мужа, сопливый мальчишка натыкал носом в дерьмо, как котенка. С тех пор Клит часто пользовался дорогим приобретением, не пренебрегая даже тогда, когда удача, наконец, повернулась к нему лицом.
– Значит, пропустить?
– Пропустить, – кивнул Эвмен.
Князь хмыкнул, покривился, выковыривая языком кусок мяса, застрявший в зубах, и повернулся к одному из своих ближников, истреблявшему жареную кабанью ногу.
– Что думаешь, Оролес?
– А чего тут долго думать? – прочавкал тот, – по золотому "филиппику" с каждой десятки рыл и нехай себе идут.
Князь согласно кивнул и посмотрел на Эвмена.
– Сколько хочешь войска провести?
Кардиец мгновенно подсчитал в уме – выходило пять талантов на пятнадцатитысячное войско, которое собирался выставить Александр. Не слабо, учитывая, что в эпирской казне каждая драхма на счету, а золотых филипповых статеров раз, два и обчелся. Снаряжение войска уже обошлось более чем в пятьдесят талантов.
– Не жирно будет?
– Не, – облизав пальцы, заявил дружинник, – в самый раз.
Эвмен лихорадочно искал выход из положения. Переговоры зашли в тупик после пятой осушенной чаши неразбавленного вина (начавшись после четвертой). В голове кардийца уже изрядно шумело, мысли путались. Он не царь, чтобы давать невыполнимые обещания. А что он может посулить? Вечную дружбу с Македонией?
Эвмен провел рукой по лицу, живо представив, какой хохот начнется здесь, в самом большом зале цитадели Пелиона, превращенном варварами в княжескую трапезную, попытайся он предложить эту самую дружбу. Сотня пьяных глоток грянет так, что впору беспокоиться, как бы не оглохнуть. Тут от шепота эхо гуляет, будь здоров.
Иллирийцам нужна Орестида, можно обещать ее. Все равно, что одну руку себе отрезать. Хорошо, что о цене, которую готов заплатить царь, еще не знает Полисперхонт. Отдать Орестиду – оголить спину Тимфеи, а значит, и ее тоже отдать. С другой стороны, Александр не дурак, он понимает, что с его силами взять Пеллу можно, но удержать все завоевания Филиппа нельзя. Афины непременно отберут назад колонии в Халкидике и Эдонии. Хорошо если только свои бывшие полисы, а не обе эти области целиком. Фессалийцы обязательно позарятся на Элимию и Пиэрию, а вот здесь надо зубами вцепиться. Долину Галиакмона никому нельзя отдавать. Она, вместе с перевалами Тимфеи – связующее звено между Пеллой и Эпиром. Линкестиду придется предать огню и мечу, иначе нельзя, там не найти ни одного человека, кто поддержал бы Александра и его притязания. Оттуда всегда тянулись ростки смуты ко двору Филиппа, чтобы, в конце концов, прорости самозваным царьком на троне Аргеадов.
Значит, Орестида. Жертва.
Эвмен сделал предложение. Клит задумался.
– Орестида? – князь повернулся к Оролесу, – ты слышал? Молосс предлагает Орестиду.
Тот оскалился. Не понять, доволен или смеется. Князь снова посмотрел на Эвмена.
– Послушай, кардиец, как ты думаешь, зачем мы раз за разом лезем на эту крепость, – слегка покачиваясь, Клит обвел вокруг себя рукой, – которая теперь снова наша?
– Это ключ, – негромко ответил посол.
– Во-от, – князь повел перед глазами пальцем, блестевшим от жира, – понимаешь. А когда у нас уже есть ключ от сундука, зачем твой царь предлагает нам этот сундук в дар? Мы сами возьмем. Верно, братья!
Дружинники возбужденно загалдели.
– Возьмете, – стараясь сохранять невозмутимое выражение лица, сказал Эвмен, – если Линкестиец отдаст.
– Ой, напугали ежа голой жопой! – хохотнул князь, – у нас новый великий полководец завелся? Слыхали, братья? Всякого, кто носит имя Александр, следует бояться!
Новый взрыв веселья.
"А ведь сын Филиппа тебя даже из урны своей золотой пугал до полусмерти. До снега ты в нужнике просидел, а теперь хорохоришься?"
– Мне тут сорока на хвосте весть принесла, – снисходительным тоном заявил Клит, – Линкестиец со своими друзьями-афинянами завяз под Амфиполем. Который месяц там торчит?
Один из дружинников, сидевший следом за Оролесом, растопырил перед собой пальцы и напряженно хмурил брови. Эвмен живо представил себе, как от трения мыслей в черепе варвара, из ушей того вот-вот повалит дым.
– Четвертый. А может пятый.
– Или шестой, – подсказал Оролес.
– Я думаю, – сказал Клит, – это надолго. Потом Линкестийца начнут покусывать одрисы, трибаллы. А может уже взялись. Там, на севере, много развелось обиженных. Линкестийцу не до нас. А вот если в Пелле сядет Молосс, он будет в первую очередь смотреть поближе к своей отчине. Ну и на нас глаз падет. Так?
Эвмен не ответил.
"Он не хочет причастности к этому делу, видит его безнадежность. И ведь знает откуда-то, песий сын, что денег у нас нет. Хотя, чему я удивляюсь, чтобы сосед не знал, что у соседа за плетнем делается? Если уж он откуда-то знает про Амфиоль, то услышать, что за ближайшей горой происходит – только уши растопыривай. Я не могу обещать ему деньги, а что могу?"
Он знал, что может предложить. Знал, что царь согласится на такие условия, ибо еще в Додоне посол, обсуждая способы убеждения князя дассаретов, упомянул и этот. Александр промолчал, не возразил – тот случай, когда молчание красноречивее любых слов. Узнай об этом Олимпиада – сжила бы со свету кардийца, взглядом испепелила бы на месте. Потому ей знать пока незачем, а царь... Что царь? Многое может случиться за десять лет, когда всего один год весь мир с ног на уши поставил и хорошенько встряхнул. Многое может случиться, да только богам подобные обещания в устах смертных слаще нектара и амброзии – страсть, как любят олимпийцы проследить за исполнением таких вот клятв, которые произносились с приговором про себя: "А чего там загадывать за десять лет, всякое может..."