Тени сумерек
Шрифт:
«Так нечестно», — подумала словно бы не она, а кто-то другой. — «Это я должна была застать тебя врасплох, а не ты меня».
Она сделала шаг назад, повернулась, словно собираясь уходить — последует он за ней или нет? — сделала еще шаг…
И крик, настигший ее, поразил — так, наверное, поражает стрела в спину:
— Тинувиэль!!!
Она обернулась, не веря своим ушам — он стоял, прижав ко рту ладонь, в смятении, и сам еще себе не верил…
— Скажи еще что-нибудь, — быстро попросила она.
Он опустился на одно колено, вытащил
— Не уходи, госпожа Соловушка. У меня нет меча, чтобы положить у твоих ног, но я объявляю себя твоим вассалом.
Он и говорил на голодримский манер — синдар объясняются немного иначе.
— Ты заговорил, — она обрадованно склонилась к нему, перешагнув через нож. Он почему-то вздрогнул — наверное, она, не зная человеческих обычаев, нанесла ему оскорбление. — О, подними нож… Я принимаю твое служение, я не хотела тебя обидеть.
— Ты не обидела меня, — он покачал головой и поднял оружие. — Разве я могу на тебя обидеться, госпожа Соловушка?
— Кто сказал тебе мое имя? Даэрон?
— А это и вправду твое имя? — он как-то робко обрадовался, она ощутила всплеск радости — но лицо человека не дрогнуло, словно он стыдился этого чувства. — Даэрон не называл мне его. Я его выдумал. В ту, первую ночь ты так пела, как поют соловьи…
— Правды ради скажу, что это не имя, а скорее прозвище. Все знают меня как Тинувиэль.
— А имя — мне будет позволено узнать?
— Я — Лютиэн, дочь короля Тингола.
Берен снова склонил голову и опустился перед ней на одно колено.
— Нолдор говорят, — тихо сказал он, — что нас, людей, слышит сам Единый… Что наши молитвы идут прямо к Нему, минуя Валар… Теперь — я в это верю.
Она сделала знак подняться.
— Ты и в самом деле молил Его о встрече со мной?
— Не далее как вчера.
— Ну что ж, вот я здесь, — Лютиэн развела руками. — Ради беседы с тобой. Мы будем говорить здесь или ты пригласишь меня под свой кров?
— Идем, — сказал Берен.
Теперь, шагая справа от него, Лютиэн увидела, что у пояса человека болтается добыча — небольшой, но довольно упитанный заяц.
— О чем же ты хотел беседовать со мной? — начала она.
— В первую голову я хотел поблагодарить тебя за спасение моей жизни, — сказал он.
— О, это не стоит благодарности, — Лютиэн пожала плечами. — Раз ты добрался до Нелдорета, то выжил бы и сам, а хлебом с тобой поделился бы любой из нас.
— Но я бы не выбрался из пустоши, если бы не твой свет и твое пение, — возразил Берен. — Госпожа Волшебница… Еще я хотел принести извинения за то, что напугал на поляне тебя и твоих друзей, испортив вам праздник.
— Ну… это тоже, пожалуй, не стоит извинений, хотя я их принимаю. Ничего особенного не было, мы просто решили провести вместе первую безлунную ночь весны.
Берен наморщил лоб, и Лютиэн поспешила объяснить:
— Мы ведем счет временам года не так, как голодрим, первым месяцем весны у нас называется gwirith. Я люблю первое новолуние gwirith. Оно напоминает мне о днях молодости этого леса. В такие ночи звезды ярки и велики, а земля поет…
— Самые красивые звезды, — тихо сказал Берен, — зимней ночью в горах. Если лечь на спину, в густой снег… то кажется, что летишь. Плывешь без движения, без звука в черном небе, и только звезды кругом…
— Тебе нравилось так делать? — полюбопытствовала Лютиэн.
— Я так делал один раз в жизни… — он вдруг замялся, и она подбодрила его:
— Ну, ну! Берен, не бойся показаться скучным: я мало знаю о людях и мне очень, очень интересно!
— Я валялся в снегу не потому, что мне это понравилось, а потому что не мог встать, — признался он. — Я поспорил с… одним человеком, что поднимусь на вершину Одинокого Клыка, на которую прежде никто, кроме государя Фелагунда, не поднимался… Тогда это и случилось… Я ослаб, приходилось подолгу лежать в снегу и отдыхать… Заночевать на склоне горы — мало что хуже можно себе придумать… Будь ночь лунной, я бы продолжал спуск, но я от большого ума полез на гору еще и в новолуние. Это большая удача, что я не замерз насмерть.
— И все же ты думал о том, как красивы звезды…
— Я не думал об этом, — Берен на миг остановился, глаза его слегка затуманились — словно, пронзив взглядом этот весенний день, он перенесся в ту давнюю ночь. — Я был — и все. Я был одно со звездами, со снегом, с горами и долинами внизу… Это не описать.
— Но я понимаю, — сказала Лютиэн. — Это мне знакомо. И, если честно, я не знала, что это знакомо и людям. Я ведь много раз — не счесть, сколько — любовалась оттуда, с границы, вершинами Криссаэгрим и Эред Горгор, и мне ни разу не приходило в голову, что можно подняться на одну из них… Но теперь мне хочется. Я хочу увидеть звезды зимней ночью в горах.
— Для этого не обязательно так рисковать, госпожа Соловушка, — улыбнулся Берен. Лютиэн прислушалась к его чувствам — в них сквозила какая-то горечь. — Сейчас я бы так не сделал.
— Ты любишь горы? Отсюда они кажутся такими высокими и чистыми.
Берен призадумался на мгновение.
— Они высоки и чисты, — согласился он, — но беспощадны. Прежде, пока мы не знали о Валиноре, мы считали горы обителью богов. И это были суровые боги… Прости, госпожа Соловушка, я много болтаю — это оттого, что я долго молчал, и сейчас боюсь, что чудо вот-вот кончится.
— Оно не кончится, — успокоила его Тинувиэль.
Беседуя, они дошли до дома Берена. Он собирался отойти к ручью и заняться зайцем, и ни в какую не желал, чтобы Лютиэн ему помогала. Она засмеялась — неужели он думает, что ей впервые придется увидеть, как разделывают принесенную с охоты дичь? Он вздохнул и позволил ей развести костер.
Солнце едва перевалило за полдень — а заяц уже пекся на угольях.
— Ты любишь охотиться, сын Барахира?
Берен пожал плечами.
— Раньше — любил, — сказал он. — У меня было три собаки: Морко, Клык и Крылатый.