Тени сумерек
Шрифт:
Руки он сильно повредил, когда полез на Седло. Для этого друзья и берегли ему силы: чтобы он мог вскарабкаться по очень крутому, хотя и не отвесному, склону, цепляясь за лед двумя чеканами, и скинуть оттуда веревку, по которой друзья смогут влезть с барахлом. Веревка была длиной в сорок локтей, и им приходилось проделывать это шестикратно: Гили поднимался на сорок локтей вверх, находил куда вбить железный штырь, привязывал к нему веревку и отдыхал, пока товарищи взбирались по ней и втаскивали мешки. Потом отдыхали они, а он выбивал штырь изо льда и
Шесть — хорошее число: седьмого подъема Гили бы не вынес.
Руки его одеревенели под конец до того, что когда ладонь примерзала к камню, а он отдирал ее с кожей — боли не чувствовал. Гили надел мокрые рукавицы — хоть они и не грели, но все-таки не своя кожа. Если бы не рукавицы, путь троих был бы отмечен кровавым следом.
— Для долинника неплохо, — одобрил Аван, когда они выбрались-таки на Седло. Гили сипло дышал, не в силах исторгнуть ни звука из глотки — кажется, ледяной воздух спалил ему горло.
«Насовсем?» — пришел он в ужас. Тогда и впрямь хоть на растопку пускай лютню! Нет, нет… — он попробовал успокоиться. Это пройдет. Это обычная простуда.
От Седла вниз склон шел пологий. Снега здесь нападало меньше, и у Гили появилась надежда еще до заката спуститься в ложбину между Нахаром и безымянной треугольной вершиной, где змеился ледник. Склон казался таким пологим и мирным — хоть садись на задницу и катись до самого низа. Но Аван и Рандир обвязались веревкой и третьим «нанизали» Руско.
— Здесь под снегом хренова уйма трещин, — объяснил Рандир. — Ухнешь и не заметишь.
Аван шел впереди, длинной палкой прощупывая дорогу перед собой. Палки были у всех троих с начала путешествия, но Гили свою бросил, когда полез на Седло. Что ж, вряд ли его, новичка в горах, пустят первым… А если пустят — Рандир или Аван поделятся посохом…
Идти делалось все труднее и труднее — но не потому что Гили устал и не потому что теперь он сам волок свой мешок, а потому что начали болеть руки. Онемевшие на Седле, они словно решили отыграться на Гили за надругательство над собой, и теперь прорастали изнутри сотнями тысяч ледяных игл. Руско терпел сколько мог. Шатаясь, как в бреду, он тащился за Рандиром, то утыкаясь в его широкую спину, то заставляя веревку натянуться почти до предела. Закат облил горы смородиновым соком, но Гили не видел этой красоты, потому что в глазах его плыли слезы. Наконец, сам не понимая почему, он не смог больше двинуться с места — и лишь когда Рандир взял его за плечи, понял, что лежит на боку.
— Да ты, малый, совсем из сил выбился, — пробормотал горец. — Вставай, фэрри. Мы не сможем тебя нести, мы тоже на последнем вдохе.
— Ру… ки… — двумя рыданиями выдохнул Гили. Аван содрал с него рукавицы — пришлось приложить усилие, потому что овчина примерзла к окровавленным ладоням.
— Стонадцать раугов тебе в печенки! — прорычал Рандир, увидев, на что похожи руки юноши: содранная клочьями мраморная, иссиня-белая кожа. Кровь запеклась на сгибах пальцев, но в самих пальцах не было ни кровинки.
Рандир велел Гили вытянуть руки вперед и несколько раз ударил по ним сложенной вдвое веревкой. Гили увидел, как вспухают синюшные рубцы, но не почувствовал боли. Точнее, не почувствовал новой боли, потому что кисти его рук были полны собственной. Они, казалось, налиты были расплавленным свинцом и шипели, сгорая. Гили плакал и не мог прекратить.
— Ты еще руки мне потеряй, — Рандир в сердцах не удержался и отвесил Гили подзатыльник. — Почему молчал, орясина, что руки мерзнут? Ладно, дело поправимое. Аван, развяжи ему мотню.
С последними словами он поднял Гили и посадил его на склоне.
Аван раскрыл на Гили плащ, расстегнул кожух и свиту, добрался до завязки штанов… «Зачем?» — одурело думал Руско.
— Есть, — Аван развязал тесемку верхних штанов, и распустил тесьму подштанников. Потом взял обе руки Гили, свел их вместе, крепко сжал у запястий и засунул в штаны, между бедер, в то самое место, где в любой холод сохраняется хоть немного тепла. Сделав это, он крепко сдвинул колени Гили вместе и зажал между своих коленей — как показало ближайшее время, эта мера не была лишней.
Прикосновение двух заледеневших кистей обожгло пах. Гили вскинулся было, чтобы высвободить руки, но Рандир крепко держал его сзади, обхватив ручищами и плечи и грудь, а Аван сжал его колени, не давая развести бедра. Холод, вонзившийся в мошонку, заставил Руско сипло, беззвучно вскрикнуть.
Но когда руки начали отогреваться, он завопил так, что прорезался голос. Казалось, что каждый палец выдергивают из суставов, обдирают с него кожу и поджаривают на угольях. Ресницы Гили смерзлись от слез.
— Малый! — проревел ему в ухо Рандир. — Тебе матушка не говорила, что от рукоблудия на ладонях появляются бородавки?
Грубая шутка заставила паренька рассмеяться сквозь рыдания. «Я должен вытерпеть», — думал он. — «Если я не смогу вытерпеть это ради своего блага — то как я мог бы вынести пытку? Я должен…»
Он перестал вырываться, и Рандир с Аваном отпустили его. Теперь он своей волей удерживал руки в тепле — до тех пор, пока боль не утихла. Точнее, она осталась, но это была уже обычная боль ссаженной кожи и ушибленных мышц, а не отчаянный вопль гибнущей плоти. Гили вынул руки из штанов и посмотрел на них — синюшно-красные, кровоточащие, они походили теперь на два куска освежеванного мяса. Но пальцы слушались — настолько, что Руско смог сам завязать штаны.
Пока он отогревал руки, замерзло все остальное. Нужно было снова подниматься и идти. Хотя бы до ледника.
Руско оглянулся и увидел цепочку следов — они петляли по всему склону, огибая трещины. После заката, понял он, здесь нельзя будет передвигаться. Идти нужно сейчас, и как можно быстрее.
Он встал, засунул руки в рукава и поковылял на веревке за Рандиром. Аван, тоже бросив беглый взгляд на следы, обронил:
— Нужен снег. Сегодня ночью.
— Но не раньше, чем мы спустимся, — пробормотал Рандир. — О, Валар, не раньше.