Тени сумерек
Шрифт:
Хуор метался по палатке так, что Хурину пришлось прикрикнуть на него.
Он знал, почему так бесится брат — вина… В предательство Берена Хурин так и не поверил до конца, тешил себя тем, что виденный в Дортонионе человек — подменыш, а то и живой мертвец — все лучше, чем предатель. Хуора же это известие как молнией ударило. Хуор не мог простить себе своей слепоты, а главное — не мог смотреть в глаза любимой, Риан, и Морвен — тоже не мог. Пропадал подолгу в горах, на заставах, подставлял по-глупому свою голову — и орочьи головы снимал, говорят, десятками.
А Хурин ждал. Ждал, потому что эльфы, как
В Барад-Эйтель для людей были откованы новые самострелы, по образцу ногродских. Хурин, по совету Берена, поделил войско на знамена, знамена — на длинные сотни, а длинные сотни — на тридесятки. Обучил по-новому держать строй, немного разбил землячества — иначе пришлось бы биться по старинке, ватагами. Дважды собрал свои одиннадцать знамен ополченцев — поздней осенью, после сбора урожая, и зимой, на что-то вроде игр. Сильно поистратился, но дело того стоило. Ополчение стало сильней походить на дружину, хотя по сути осталось ополчением.
Да, внутри все сперва кипело, потом просто дымилось от отчаяния — но ничего иного-то не оставалось: им предстояло драться, что бы там ни сделалось с Береном и Финродом. Оставалось только верить. И он верил.
И оказалось — был прав, хотя эльфы и скрывали это. Хурину было немного обидно, но сердца он не держал. Знал, что слишком прост для той игры, которую они вели за спиной Саурона. Никогда не умел по-настоящему прикидываться, скрывать те чувства, которые есть, и изображать те, которых нет. Что ж, есть люди хитрые и люди простые, хитрые нужны на одно, простые — на другое…
Снаружи палатки послышался какой-то шум. Хурин раздернул полог, выглянул — люди бежали в сторону нижнего лагеря. Не роняя своего достоинства, правитель Дор-Ломина сел на пень у входа. Чем бы ни оказалась вызвана эта суматоха — сейчас к нему подойдут и доложат.
Действительно, так оно и вышло. К Хурину подвели худого, заросшего до самых глаз бородой, оборванного и невыносимо воняющего человека с рабским клеймом на щеке. Тот дико озирался, а при виде Хурина повалился на колени.
— Господин! Господин, скажите им, пусть меня не убивают!
— Говори, кто ты и как оказался здесь.
— Послал… Повелитель Ортхэннэр меня послал, сказал, иди и передай… — человек запнулся.
— Что?
— Дайте слово, что не убьете.
Хурин смерил жалкую фигуру взглядом.
— За кого ты меня принимаешь? За такого же кровососа, как твой прежний господин? Отвечай, что он велел передать.
— Берен и Финрод, так он сказал… Если вы начнете штурмовать крепость — они умрут.
— А если мы отменим штурм? — горько усмехнулся Хурин. — Саурон отпустит их и всех пленников? Передай ему: мы не будем штурмовать Тол-и-Нгаурхот, если он сдаст его добровольно, освободит всех пленников и рабов, а сам выйдет ко мне с веревкой на шее. Вот наши условия.
— Нет! — посланец затряс головой. — Я не вернусь, нет! Он сказал — как только я выполню поручение, я свободен, могу идти куда хочу. С рассветом на мосту его посланец будет ждать ответа — он так сказал. Все. Я сделал дело. Не убивайте меня, господин. Отпустите. Я хочу уйти…
— Прости, парень, но пока — нет. Ты тут слишком много видел, придется тебе погостить в лагере денек-другой. Арвег, — обратился Хурин к своему сенешалу. — Пусть кто-нибудь накормит этого человека, даст ему мыло и приличную одежду… Как тебя зовут-то, горе-герольд?
Человек открыл было рот, чтобы ответить, но вдруг дернулся, страшно закричал и повалился на землю, раздирая ногтями одежду и грудь. Дружинники Хурина, сгрудившиеся вокруг, и простые воины, толпившиеся за их спинами, шарахнулись в стороны. Посланец Саурона через короткое время затих, истошные крики умолкли, а руки упали. Кожа лопнула, как шкурка на жареной колбасе, и оттуда вышел голубой огонь. Пламя сожрало грудь и живот, проклюнулось в глазах и во рту, а потом погасло. Пополз удушливый смрад, Хурин почувствовал, как волосы на голове и борода с усами встают дыбом, к горлу подкатывает тошнота, а между ногами все холодеет и сжимается. Кого-то из зрителей тошнило, кто-то тихонько выл, кто-то поминал Варду Элберет и всех Валар самым непочтительным образом.
Хурин сумел овладеть собой быстрее всех.
— Сауроново колдовство, — сплюнул он сквозь зубы. — Оно мне не в диковинку, и сауроновы зверства тоже. Похороните этого несчастного.
Двое попрошаек из тех, что вечно таскаются за армиями, понукаемые каким-то десятником, завернули тело в старую попону и унесли. Хурин вскочил на пень.
— Ты пугаешь нас, Гортхаур, потому что сам боишься нас до свинячьего визга! — крикнул он, повернувшись в сторону Острова Оборотней. — Ты пугаешь, да мне-то не страшно! Потому что десять лет назад я видел огонь посильнее и побольше этого — и все же не повернулся к нему спиной! Завтра, ты слышишь, завтра мы спросим с тебя за все, и за этого беднягу — тоже! И за Берена, и за Государя Финрода, и за эльфов из Нарготронда! Лучше бы тебе их не трогать — потому что в ином разе я твою шкуру натяну на бубен!
Лагерь взорвался громовым «Ала!» и «Айе!», люди били в щиты мечами и обухами топоров. Хурин поднял кверху свой топор, поймал лезвием лунный блик:
— Клянусь топором Хадора Златовласого, что завтра он попробует на прочность не меньше полусотни шлемов Черных! Вспомните песню Берена: «Надежды нет, но осталась месть!» Отомстим так, чтобы враги закаялись появляться в Белерианде!
— Алаааа!!!
— А теперь! — Хурин спрятал топор и поднял руку. — Всем расходиться и отдыхать. Спать, я говорю! Пускай эти там ворочаются, а мы тут будем спокойно спать, потому что завтра нас ждет работа не из простых.
Толпа рассосалась. Хурин вернулся в шатер.
Он знал, что ему заснуть, скорее всего, не удастся…
— Повелитель!
— Да, Айвэн…
— Эльфы пересекли Ангродовы Гати. Сейчас они двигаются восточным берегом Сириона. У них есть осадное орудие. Прикажешь вылазку?
— Нет. Позови ко мне Сэльо.
Стук удаляющихся шагов. Гортхауэр снова сосредоточился на Серебряной Седловине.
Как и следовало ожидать, Хурин отверг посланника. Что ж, этому негодному рабу теперь было незачем жить; кроме того, надлежало преподать Хурину урок. Гортхауэр взял со стола восковую фигурку с замешанными в воск частичками волос и кровью раба, и бросил ее в огонь очага.