Теория литературы. История русского и зарубежного литературоведения. Хрестоматия

Хрестоматия ориентирована на разработанную нами рабочую учебную программу по дисциплине «Теория литературы» (Екатеринбург, 2008).

Материал в хрестоматии сгруппирован с учетом взаимосвязи исторической и теоретической поэтик. Категории исторической поэтики: субъектная сфера (автор-герой), словесный образ, категория сюжета, род и жанр – представлены в эволюции. Исторический принцип, основополагающий для исторической поэтики, выдержан в хрестоматии по возможности последовательно, но задан он не прямо, а в материале и должен быть прояснен и осознан усилиями студентов.

В целом же материал в книге расположен по хронологии, имеющей историко-литературную направленность,

Первый раздел состоит из важнейших трудов выдающихся представителей академических школ – Э. Тайлора и А.Н. Афанасьева; И. Тэна и А.Н. Пыпина; А.Н. Веселовского; Ш. Сент-Бёва и А.А. Потебни.

Во втором разделе помещены труды представителей школ, кружков и направлений в отечественной науке XX в.: социологического направления, формальной школы, Невельско-Витебского кружка (научной деятельности М.М. Бахтина и его соратников), Тартуско-московской семиотической школы, историко-типологического направления и направления, связанного с изучением проблемы автора, решаемой в разных аспектах. Поскольку работы той или иной научной школы представляют собой «культурный текст, выражающий дух своего времени» (Б.М. Гаспаров), то нашей задачей было по возможности обеспечить студентам (магистрантам и аспирантам) вхождение в этот «текст» путем тщательного отбора трудов самого высокого качества. Предполагается, что студенты в той или иной мере должны стать соучастниками духовно-интеллектуальных усилий ученых разных направлений и школ.

Третий раздел посвящен актуальным методологическим проблемам в зарубежном литературоведении второй половины XX в. Этот раздел составлен из трудов, дающих представление о наиболее значимых методологических подходах к изучению художественного произведения: феноменологическом, герменевтическом, рецептивном. Мы сочли возможным включить в данный раздел философский труд М. Хайдеггера «Время и бытие», так как теоретическая мысль XX в. оказалась во многом «индуцированной» этим и другими его сочинениями. Завершает раздел труд Р. Барта, научная деятельность которого в целом стала своеобразным «мостом» между структуралистским (60-е годы) и постструктуралистским (70-е годы) подходами к анализу художественного произведения.

Четвертый раздел дает представление о постструктуралистских методологиях и методиках. Поскольку постструктуралистское литературоведение рассматривает произведение не как отражение действительности, а как феномен языка, то здесь мы выделили два методологических вектора: лингвопоэтику (дискурсивный анализ, анализ с позиций деконструкции) и мифопоэтику (мотивный анализ, анализ архетипов, интертекстуальный анализ). В этот раздел включены также труды, обозначившие ныне одно из самых продуктивных теоретических направлений, связанное с изучением структуры и эволюции крупных художественных систем (работы И.П. Смирнова, Н.Л. Лейдермана, М.Н. Липовецкого).

Тексты, приведенные в хрестоматии, отбирались по следующим критериям: они должны быть не только совершенны с точки зрения научного качества, но и отвечать поставленной задаче совмещения диахронного и синхронного уровней развития науки о литературе. Решение этой задачи позволит студентам (магистрантам, аспирантам) усвоить суть отношений между теоретической и исторической поэтиками: разобраться в системе литературоведческих категорий в плане их понятийно-логического анализа и прояснить хотя бы в общих чертах происхождение и развитие этой системы.

Все приведенные в книге научные тексты снабжены вопросами и заданиями, помогающими осознать и усвоить прочитанное. Серьезных интеллектуальных усилий потребует от студентов и то обстоятельство, что в хрестоматию включены труды представителей не только разных эпох, но и разных школ и направлений, зачастую стоящих на противоположных позициях.

Н.П. Хрящева

<…> [2] Многим развитым умам кажется слишком претенциозным и отталкивающим воззрение, что история человечества есть часть или даже частичка истории природы, что наши мысли, желания и действия сообразуются с законами столь же определенными, как и те, которые управляют движениями волн, сочетанием химических элементов и ростом растений и животных (19).

<…> При рассмотрении с более широкой точки зрения характер и нравы человечества обнаруживают однообразие и постоянство явлений… Как однообразие, так и постоянство можно проследить, без сомнения, с одной стороны, в общем сходстве природы человека, с другой стороны, в общем сходстве обстоятельств его жизни. Особенно удобно изучать их путем сравнения обществ, стоящих приблизительно на одинаковом уровне цивилизации. При таких сравнениях не следует придавать большого значения хронологической датировке или географическому положению. Обитатели озерных жилищ древней Швейцарии могут быть поставлены рядом со средневековыми ацтеками, а североамериканские оджибве – рядом с южно-африканскими зулусами… все дикие племена похожи друг на друга (21). <…> Точно так же, как каталог всех видов растений и животных известной местности дает нам представление о флоре и фауне, полный перечень явлений, составляющих общую принадлежность жизни известного народа, суммирует собою то целое, которое мы называем культурой.

<…> Как ни зачаточно состояние науки о культуре, но все более и более несомненным оказывается, что даже кажущиеся особенно произвольными и безмотивными явления так же неизбежно должны быть помещены в ряду определенных причин и следствий, как и факты механики. Может ли, например, быть на общий взгляд что-нибудь более неопределенное и не подчиненное правилам, чем продукты воображения в мифах и баснях? Однако всякое систематическое изучение мифологии, опирающееся на обширное собрание фактов, обнаруживает в этих порождениях фантазии последовательный переход от одной стадии к другой и в то же время однообразие результата вследствие однообразия причин. Здесь, как и везде, беспричинная произвольность явственно отступает все далее и далее, как объяснение, которое приемлемо лишь для невежд (30).

<…> Изучение склада ума дикарей и варваров позволяет нам несравненно шире и полнее исследовать мифологию. Надеюсь, что это достаточно доказано собранными нами здесь фактами. У низших рас на всем земном шаре воздействие внешних явлений на внутренний мир человека ведет не только к констатации фактов, но и к созданию мифов; и это повторяется с таким постоянством, что может быть признано психическим законом. Изучающий историю развития мысли приходит к важным выводам при виде регулярности процессов образования мифов и того, как они, развиваясь в практической жизни и увеличивая в силу различных причин свое влияние, превращаются наконец в псевдоисторические легенды.